Но что произойдет до тех пор?..
Мучительно, так и не заснув, проходил Андраш всю ночь взад и вперед, охваченный чувством вины за себя и за ему подобных, и это чувство лишь на краткие мгновения уступало место радости.
Наконец наступил рассвет, сумерки начали постепенно таять, и он увидел на окраине села, возле железнодорожной насыпи, солдат в серых шинелях. Солдаты наступали цепью.
— Отец! Смотри-ка! — вскрикнул он.
— Наконец-то!.. — Старик Бицо заплакал и, чтобы не упасть, схватился рукой за забор.
Да, на вопрос Кесеи: «Тебе разве нечего нам сказать?» — Андрашу надо было рассказать очень многое, чтобы наконец спало, растаяло щемящее душу чувство, рожденное самообвинениями, собственным малодушием и неуверенностью, которое заставляло его вместо безусловного принятия появившегося на свет неделю назад в грохоте орудии нового мира лишь молча переносить его.
Так почему же, спрашивается, он не объяснил все как следует? Почему вместо подробного объяснения, которого от него ждали, он ответил одной нескладной, хотя и откровенной, фразой: «Всю жизнь я был удачлив, товарищ Кесеи».
Дело в том, что Андраш чувствовал себя здесь гостем, так сказать, «чуждым элементом», которого терпят на встрече старых бойцов лишь из уважения к его отцу или из простой любезности.
Наверное, больше всего привела Андраша в замешательство та откровенность, с которой представлялись Кесеи собравшиеся товарищи.
Он увидел в этом некий ритуал, совершенно незнакомый ему и скорее отталкивающий, чем привлекательный, который проявлялся и в том, что, разговаривая, все обращались друг к другу на «ты», и в том порядке, в котором они просили и получали слово, и в обращениях такого рода, как «выступайте», «спрашивайте, товарищи, если что не ясно».
Андраш хотя и смущенно, исподлобья, но следил за собравшимися, не упуская ни одного слова, ни одного движения, и заметил, что старики произносили эти слова с радостью и надеждой, как единомышленники. Этим они как бы подтверждали, что, хотя физически они и измучены, хотя с августа 1919 года вся их жизнь была сущим адом, в душе они остались прежними, а раз товарищ из Будапешта послал за ними, то, значит, они этого достойны…
— Понятно… Значит, удачлив, говоришь, был, — первым нарушил мучительную тишину Кесеи. Он улыбнулся себе в усы как человек, видящий Андраша насквозь и жалеющий его, но все же относящийся с презрением к его гордости, которая, собственно, прикрывала лишь беспомощность. — Можно ведать тебе вопрос? — спросил он вежливо.
