— Мне очень жаль, — Бицо избегал прямого ответа, — но я еще… никогда в жизни не писал… листовок.
— Э-э, что там листовки! Тут не только о листовках речь! — вскочил вдруг со своего места старый Бицо. Он покраснел от негодования. — Речь идет о том, умник ты несчастный, сын ты мне или нет?! Зачем же мы с матерью тебя кормили-растили? Зачем ты учился, если теперь, когда всем так нужен, ты тут только нервы тянешь и носом крутишь, будто лапоть жуешь… Ну потри, потри лоб свой! Ведь знак на нем, сам бог его не сотрет: твоим крестным был офицер из Фельдбаха, он тебя в коммунисты посвятил.
— Как ты можешь так говорить?! — воскликнул Бицо, схватив мечущегося туда-сюда отца за руку.
— Что-что? Что он сказал? — торопил майор переводчика.
— Правду я говорю! — Старик Бицо задыхался от возбуждения, — Это в девятнадцатом году было, в августе девятнадцатого, — повторил он, когда ему стало легче дышать. — Мы вышли во двор, в садик. Стол как раз был накрыт к обеду. Этот парень был еще младенцем, сидел у меня на руках; жена моя хлеб резала… «Он здесь живет?» — спросил кто-то с улицы. «Здесь, здесь, заходите, господа!» Калитка затрещала под ударами — и во двор к нам ворвались два белых офицера и какой-то господин в охотничьей шляпе. «Ну, Бицо, — выкрикнул он, — пришел и твой час! Молись, если умеешь, безбожник!» Это был чиновник из банка, некий Кальман Немет. Он бежал в Австрию, в Фельдбах, оттуда и привел белых офицеров на нашу голову… Один из офицеров был крупный арендатор, а другой — хозяин кирпичного завода, оба с саблями и пистолетами, а у арендатора еще и плетка в руке. У нее на конце — свинчатка, а на рукоятке, где плетка начинается, — бант, то есть кокарда национальных цветов… Арендатор был человек низенький, с бычьей шеей. Морда посинела, как мясо у падали… «Так это был ты? — угрожающе прошипел он. — Так это ты подстрекал моих батраков на бунт, собака?» Жена моя закричала: «Не троньте его! Он невиновен!» Тут арендатор снова заорал: «Кто это? У него губы в крови! По собаке и плетка!» — и хлестнул плеткой по мне… Тогда-то Андраш и получил этот удар плетью. Он ведь у меня на руках сидел, так что конец плетки и задел его по лбу. Он заплакал, кровь потекла ручьем, а жена моя схватила нож и ударила прямо в спину офицеру, решив, что тот плеткой выбил Андрашу глаз…
— А что потом было? — спросил майор, немного помолчав.
— Потом? — Старик Бицо уставился перед собой, улыбаясь, как люди, много выстрадавшие за свои убеждения, но так и не сломленные. — А потом получилось так, что жена спряталась у священника, а меня и большинство товарищей забрали и отвезли в Сомбатхей, в гусарские казармы. Мы были избитые, оплеванные, все в ранах, потому что перед отправлением нас еще поставили, как к позорному столбу, на улице Вашут, перед домом пастуха, точно каких-то преступников… Собрался народ, вернее говоря, жителей согнали прикладами, а Кальман Немет, тот, что из банка, орал: «Ну, грязный, вонючий сброд! Пожалуйста, вот вам возможность оплакать этих господ товарищей!» Так и было. Они хотели, чтобы в Сомбатхей поезд привез только наши трупы…
