— Цирковое представление? Ха-ха! — воодушевленно закричал муж. Высунувшись из окна, он смотрел в бинокль на балкон ратуши. — Иди сюда, Эмма, посмотри: это уже не цирковое представление. Это… это сама история! У нас новое правительство, задунайское правительство![28] Только сейчас сообщили о его формировании. И кто в его составе! Не какие-нибудь сопливые мальчишки, а настоящие мужчины! Оттуда, с Запада… Я вижу в бинокль их замечательные крупповские автоматы!
— Ты еще не кончил восторгаться? Тебе все еще мало!
— Что?
— Осел! Не видишь, что мне холодно?
— Пардон!
Мужчина закрыл окно. Пристыженный, он вертел в руках бинокль, не зная, что с ним делать.
— Ты куда-то собираешься? Зачем? — спросил он жену. — Насколько мне известно, продажа спиртных напитков запрещена.
— Да, запрещена. Только наблюдать за этим некому. Я думаю, лучше самой открыть двери, чем ждать, пока их высадят и не останется ни товара, ни денег. А пока есть товар, можно запрашивать за каждую рюмку сколько вздумается. В день тысяч до двадцати форинтов заработаем. Разве не так?
— Тебе виднее.
Мужчина пожал плечами, удобно устроился в кресле и стал наблюдать в зеркало за женой, натягивающей чулки; для него это было давно знакомое, привычное зрелище.
Он смотрел на жену со злобой и завистью, потому что был лыс, толстобрюх и выглядел гораздо старше своих пятидесяти трех лет. Жена его за последнее время помолодела, стала стройнее и даже благороднее, чем в те времена, когда он был старшим нотариусом. О таких женщинах говорят, что они похожи на георгины: пересади их в новую почву, и они расцветут еще пышнее. Ровно десять лет прошло с тех пор, как в сырой, туманный вечер ему пришлось оставить не только должность старшего нотариуса, но и село, где он преуспевал. Тогда его действительно охватило отчаяние, он совсем пал духом. И жена, которую он взял сиротой вместе с пятнадцатью хольдами земли, окончившая всего четыре класса городского училища, всегда безмолвная, занятая кухней, стиркой и детьми, смотревшая на него как на господина и слушавшаяся каждого его слова, неожиданно обругала его тряпкой и взяла все в свои руки. Она не побоялась вернуться в село, откуда выставили мужа, продала дом и землю и, не обращая внимания на его протесты (то, что она задумала, муж считал недостойным занятием для жены старшего нотариуса), открыла столовую. И где? Здесь, в Дьере, главном городе комитата[29]. И, чтобы его позор был полным, повесила у входа вывеску: «Лучше, чем дома! Столовая Эммы Машатне».
