Чарльз обнял меня одной рукой, что наверняка раздосадовало Уин, так как взгляд, брошенный на меня, был темнее тучи. Он пробормотал, что, мол, у меня, бедняжки, кровообращение не слишком хорошее. Я довольно резко отняла у него свою руку, опасаясь, что это замечание может вызвать целую лекцию со стороны Уинифрид. Так оно и случилось. Она снова начала грозиться научить меня игре в гольф и заявила, что достаточно пару раз помахать металлической дубинкой, чтобы кровь так и заиграла в теле.
Когда мы с Чарльзом прибыли домой, я была не в настроении.
Отделку нашей квартиры к этому времени в основном завершили. Гостиная выглядела очень симпатично. Фрэн со Стивом прислали по поводу нашего возвращения два десятка белых и розовых роз и охапку белой сирени. На каминной полочке лежала телеграмма от моего отца, гласившая: «Добро пожаловать домой». А также письмо от Джерими. Так все было уютно, и вообще намного теплее, чем в доме Уинифрид! Но меня все еще била дрожь. Я направилась в спальню и включила электрический камин. Чарльз пошел принимать ванну. Я сидела одна на краю кровати и глядела на безобразное покрывало из искусственного шелка — одну из тех вещей, которые навязала мне Уинифрид. Я собиралась при первой же возможности заменить его другим, постаравшись никого не обидеть, однако сегодня безобразие этой штуки по-настоящему вывело меня из себя.
Я вдруг почувствовала себя несчастной. И не потому, что перестала любить Чарльза, а потому, что сознавала — что-то у нас с ним не так. В то время точно определить, в чем дело, я не могла, но подсознательно чувствовала: что-то не в порядке. Я понимала, что была тогда эмоциональной и сентиментальной девушкой. Даже сейчас, когда мне за тридцать, меня иной раз обвиняют в чрезмерной мягкости, но в ту ночь я отчаянно нуждалась в том, чтобы мне дали ощутить, сколь велика наша близость с мужем. Я хотела почувствовать, что мы так же, если не еще более, близки, как во время медового месяца. Возможно, это была реакция на то, что я вдруг очутилась тут, в Ричмонде, впервые так далеко от моего прежнего дома и обожаемого отца. А может, меня страшило то, что Чарльзу надо завтра на работу и я целый день его не увижу. Во всяком случае, когда муж в халате и пижаме вошел наконец в комнату, он с удивлением увидел, что я еще не разделась и продолжаю сидеть.
— А ну-ка, детка, поторопись, — сказал он. — Я что-то устал сегодня, а ты?
— Да, я тоже, — кивнула я в ответ. Вид у меня был угрюмый, и я знала об этом.
