— Так это же было на Воронежском, — усмехнулся Алексей Петрович. — А здесь Калининский. И там я был несколько моложе. И вообще, кто вам сказал, что я ездил на танке?
— Так в вашем же очерке…
— Так это же в очерке…
— Так вы, стало быть…
— Именно так, товарищ младший политрук. Очерк все-таки полухудожественное, полудокументальное произведение и, стало быть, допускает в некотором роде полуреальную трактовку реальных событий… — И Алексей Петрович покрутил пятерней в воздухе и пару раз пощелкал пальцами.
— Вот и верь после этого написанному.
— Написанному верить надо, товарищ Гарушкин, — влез в разговор еще один политрук, на этот раз старший, и по годам, и по опыту, если иметь в виду поношенную гимнастерку и баранью безрукавку. Он, как и Задонов, усердно что-то выписывал из захваченных немецких документов, писем и газет. — Даже если товарищ Задонов и не ездил на танке. Суть от этого не изменилась, зато эффект присутствия налицо, — добавил он назидательно.
И снова задребезжал телефон.
— Вас, товарищ Задонов, — произнес Гарушкин, протягивая трубку.
— Товарищ Задонов? — послышался в ней требовательный голос.
— Так точно.
— Полковой комиссар Евстафьев. Ну как, едем?
— Разумеется.
— Тогда я посылаю за вами машину.
— Жду.
— До встречи, — откликнулись на другом конце трубки.
— Накаркали вы, товарищ Гарушкин, — произнес Алексей Петрович, вставая. — Сейчас бы самое время, как говорил один герой одного писателя, завести роман с веселой маркитанткой, а тут тащись в ночь, трясись по кочкам — и ради чего? Ради того, чтобы товарищ Гарушкин поверил в написанное товарищем…
И тут вдруг шарахнуло совсем рядом. Посыпались стекла, холодный ветер ворвался внутрь избы вместе с дымом от разорвавшегося рядом не то снаряда, не то бомбы. Послышался еще визг — и новые взрывы загрохотали поблизости, а затем подвывающий гул удаляющегося самолета.
— Черт! — сказал кто-то, вставая и отряхиваясь. — Ведь погода совершенно нелетная!
— Для кого нелетная, а для кого и вполне подходящая, — проворчал Алексей Петрович, тоже поднимаясь с пола.
Где-то поблизости звали санитаров, неподалеку горела одна из изб, в которой тоже размещался какой-то отдел какого-то штаба.
— Говорят, Жуков здесь, — произнес старший политрук, собирая с пола бумаги. — Судя по всему — в его честь.
Хозяйка затыкала разбитые окна подушками. Под ногами хрустело битое стекло.
За стеной избы что-то взревело, лязгнуло и затихло. Затем дверь отворилась, вместе с паром ввалился человек в черном танкистском комбинезоне и меховом шлемофоне, со свертком под мышкой, остановился в дверях, спросил:
