Так или иначе, но день выпуска приближался, и нервы от этого в порядок не приходили. В город прибывали высокопоставленные личности из королевства и ближнего зарубежья. Даже два корабля из Кхалешата прибыли (да, я выяснил, что Дарин ошибался, называя Кхалешат Клалефатом), а сколько теперь штандартов было поднято над нашим Аффанитом…. Жуть! Герцоги, Баронства, Королевский вассал, вышеназванный Кхалешат, Горное королевство, Народ Архипелага, Княжества островов и еще не пойми кто. В глазах рябило от пестрых и контрастных красок, а мозг взрывался от всей этой геральдики. Помимо этого в городе развернулся целый рынок, так как бароны и торговцы умеют зарабатывать и знают где это актуально. Мы с Феанором как раз шли через рынок и крутили головами, разглядывая ассортимент и сравнивая цены. Вокруг крутились сотни учеников, Афисты и не местные, что, как и мы, пришли потратить деньги и получить свою выгоду, да взор усладить. На какое-то время, Феанор отстал от меня, а потом догнал и протянул зажатый в руке лимон.
— Это зачем? — спросил я, принимая фрукт.
— Экзотический плод. Попробуй, тебе понравиться!
— Думаешь, я лимон никогда не ел? — спросил я и вернул ему желтый кругляш.
— Даже не подумал об этом. Извини, если обидел. Я же до сих пор ничего о тебе не знаю. Легенда у тебя невероятно крепкая, сколько не пытался узнать о тебе, все как о стену.
— Ты знаешь достаточно.
— Увы, но нет. Мне еще отцу надо про тебя рассказать, а рассказать особо-то и нечего.
— Чем богаты, тем и рады. Ты чего привязался? Фруктами меня угощаешь, в душу лезешь. М?
— Время выбора скоро, уже пора бы и раскрыться.
— Ой-ли! Сам-то хорош. Что ты сын Герцога с границы тут и так все знают, а кроме твоего прозвища Феанор, никто дальше и не капнул. Ты же сам таинственный и неизвестный. А с других спрашиваешь.
— Это… сложный момент. О! Смотри, Элеонора. — Я повернулся и заметил Элю с Гисом, что стояли у небольшого пустыря. — Подойдем?
— Пошли. — Кивнул я, и мы сменили наш курс движения.
Эля стояла перед малой группой музыкантов, где крупный негр в цепях и татуировках, с повязкой на глазах, пел песню. Грустная мелодия достигалась игрой на барабанах типа Бонго, а рядом с барабанщиком был мальчик-мулат, что играл на дудке. Мы встали около Эли с ее женихом, прислушались. В моем мозгу сразу включился какой-то переводчик, так и выяснилось, что язык исполнителя я знал в совершенстве. Но вот песня эта, была жуткой до такой степени, что волосы начали шевелиться. Мелодичность голоса этого раба обманывала всех, кто не знал языка, но не нас с Элей, на чьем лице заблестели слезы. Раб пел песню грусти и боли, о том, что он в плену, а его любимая доченька осталась дома, и он не живет теперь, а существует, когда они в разлуке. «Доченька-дочурка, родная доченька моя, радость моих глаз, сколько я ждал тебя». Люди вокруг пытались хлопать в такт, а я сдерживал слезы жалости, а вот Эля никого не стеснялась и начала реветь, чуть ли не всхлипывая. Гис успокаивал ее и пытался увести, но моя подруга стояла на своем и не двигалась с места.
