Все одинаковое, кроме рта и этой прозрачной, призрачной кожи, сквозь которую словно просвечивала его душа. Так, прислонившись к стеклу аквариума, наблюдаешь за движениями удивительной рыбы, ежесекундно меняющей цвет и очертания.
Мне казалось, будто поверхность этой кожи вобрала снедающее Алсидеса отчаяние и ненависть к тому, что его окружало и чего он не мог или не хотел понять. Утром он просыпался усталый и разгуливал по камере, ковыряя спичкой в зубах, — ни дать ни взять буржуа прежних времен после роскошного обеда.
Ходил из угла в угол, заложив руки за спину, будто их прятал. Должно быть, они были ему неприятны? Взгляд его опущенных глаз блуждал. Остальные сторонились его, не скрывая отвращения. Думаю, он чувствовал эту неприязнь и пользовался ею, запугивая новичков и малодушных.
Возможно, его раздражал шум или вдруг прорывалась долго сдерживаемая злоба, но только он менялся прямо на глазах. Его молчаливость, вкрадчивая походка, его отчужденность внезапно исчезали. Растолкав заключенных, он в один миг оказывался посреди комнаты и, стиснув зубы, нажимал на спуск воображаемого автомата.
Та… та-та-та… та… та-та-та…
Мороз подирал по коже, когда я глядел в его неподвижные глаза, нечеловеческие, безумные зрачки. (Если бы ты его видел, Мануэл, как бы ты сейчас рыдал со мной вместе!)
Та… та-та-та… та… та-та-та…
— Не путайся под ногами! — вопил он.
Потом как бы ставил автомат — к правой ноге, точно поджидал новую партию пленных, — и даже не удосуживался вынуть спичку изо рта. Когда шум стихал, он садился и продолжал рассказ:
— Едва я вошел, он прямо-таки остолбенел. Он сидел на диване вместе с инженерами и не мог с места двинуться. Мои глаза его не пустили, я уверен. Я выхватил пистолет и спросил: «Ты знаешь, что я честный человек?»
Он кивнул головой, а мне противно стало. По-моему, он должен был до конца твердить, что я такой, как другие, которых он приказывал обыскивать. Я услышал стон: он хотел что-то сказать, но язык его не слушался. Такой спесивый, точно в жилах у него голубая кровь текла, а тут и пистолета у меня из рук вышибить не сумел.
«Ты знаешь, что я тебя сейчас кокну?»
Я и не думал никогда, что у человека может так дрожать челюсть. Верно, у него связки лопнули, вот здесь, за ушами. (Дрожащими пальцами Алсидес пощупал шею.) Он упал на колени, протянул ко мне руки. Нет уж, это ни к чему. Раньше чем он их сложил, я выстрелил ему вот сюда, в горло, чтобы он больше не орал и никому не приказывал: «Проходи, я тебя обыщу».
