Савинков писал для газет, будучи ответственным лицом, и зачастую его статьи — лишь прокламации. Но и в них проступает свое личное постижение войны. Безумие, кошмар — да! да! Не ложь, не «сошедшие с ума истины» ему всего страшней, но кровь, но смерть, смерть просто, как она есть, падающих кругом людей, своих, врагов. С тоской беспредельной, как опускающаяся ночь, говорит Савинков о смерти. Но не верит — слишком это маловесное и небоподобное слово, а знает что надо, надо, трижды надо грех принять, убить. Единая мысль владеет им — должна быть победа! Убитые? — я думаю, достаточно ли у нас снарядов. Наступают? — я хочу лишь победы, пусть мудрецы осудят меня. И с первых страниц книги под одной обложкой я вижу если не осуждающий, то чуть насмешливый взгляд «мудреца» Степуна. Единая страсть, единая ненависть, единая воля — и там, за чертой горизонта, — всепримиряющая смерть. Здесь же не будем мудрствовать, если любим — падаем, грешим, — так надо, иначе нельзя. «Узок путь, тесны врата, ведущие в жизнь». Это — правда, других «правд» нет — вот правда Савинкова.
Степун, тоскуя и скорбя, проверял все идеи войны, Савинков нашел свою одну, все равно как называет ее: в мае — «за Революцию», в июле — «за Свободу», в ноябре — «за Россию»! Степун рассказывает правдиво, ясно о том, как чужды все «правды» русским солдатам, и многие страницы, писанные в 1915 г., полны предчувствий наших дней. Ослепленный своей правдой, Савинков ничего не видит, и накануне Тернопольского прорыва «знает», что солдаты хотят сразиться и победить (или это писалось, чтобы поднять настроение петроградских читателей?). Летом, осенью Савинков и Степун объединились над общей работой спасения армии. А солдаты все уходили и уходили по широким дорогам России, подальше от «тесных врат».
Может быть, было у русской интеллигенции слишком много идей правильных и ложных. И не было, и нет поныне простого, полузвериного чувства связи со своей горячей землей, со своей родиной, не было его ни у многих, шептавших «но», ни даже у избранных, кричавших «я знаю!». А пермяки и сибиряки, честно ходившие в штыки, любили свою (но не дальше соседней волости!) землю смутно и темно, ни одна мысль не прорезала их мрак, не связывала раскиданные в хаосе камни еще не воздвигнутых строений. И был надрыв, и палка, и сомнения, и вереницы уходящих домой солдат, и затравленные «мудрецы», и Брест… И не было правды…
