На холме «беседка» принца Эйтеля. Она украшена разными крадеными вещами, на стенах избранные старинные гобелены. Мы глядим в бинокль. Но сил нет глядеть — что с тобой сделали, прекрасная Франция? Сколько нужно весен, чтоб вновь эти пустыри покрылись бы садами, нивами, рощами, чтоб расцвели новые города со звонкими колокольнями, чтоб снова твои дети могли смеяться? А вдали сереет собор Сен-Кантена, над ним дымки снарядов — все еще рвут твою нежную плоть, Франция.
Едем дальше. Ам — замок, полгорода уничтожено, все мужчины угнаны. Нас окружают женщины, старики, ребята. Но что это? На уцелевших домах флаги, и не только французский, здесь американский и наш, русский. Объясняют — мы узнали, что в России революция, свобода, теперь она и душой с нами. Узнав, что я русский, кричат:
— Vive la nouvelle Russie![66]
И радостно разносятся эти весенние слова над обугленными скелетами сожженных домов. А вечером одна крестьянка рассказывает мне, как в Ам пригнали на работы русских пленных и как все французы тайком передавали им — хоть и сами голодали — хлеб, сыр, кофе.
Я вернулся в Париж, в Париж «военный», строгий, спокойный, но такой радостный в эти дни. Ведь почти три года все говорили:
— Mais ils sont a Noyon! Но они в Нуайоне (т. е. всего в 90 километрах).
А теперь, теперь их прогнали оттуда. Их прогонят дальше, из Франции! […][67] в России революция… Французы радовались, а наши парижские большевики, угрюмо озираясь, работали. Они уж строчили листки «Бросайте винтовки!» и отсылали их в наши бригады. Они уж складывали пожитки, с широкими планами (с чем еще?) устремляясь в Россию. В Стокгольме они встретились с соратниками, ехавшими по германскому маршруту, и дружно направились все вместе на Петроград.
Вновь весна, год прошел, и как похоронный звон звучат те же имена — Ам, Перонна, Ласиньи… В пустыне еще стояли Нуайон и Нель, теперь погибли и они. Еще на полуразрушенной церкви Альберта, склонившись набок, висела статуя Богоматери, теперь, верно, и она упала. Снова немцы в Нуайоне, и снаряды падают на Париж. Бедные крестьяне Ама, вспоминаете ли вы русский флаг и «Vive la Russie!» теперь, убегая от несущих смерть и разрушения полчищ? Какими словами клянете Иуду? Вы, и те, что радовались со мной в дни той весны двойной радостью, и мои парижские друзья, и те, вся Франция, прости меня! Прости нас! Пойми — ведь они приехали, недаром они так суетились прошлой весной. Они покорили нас. Кто? Немцы? Франция, ты не понимаешь? Мы тоже под игом!.. Но мы ведь проделываем великий эксперимент, у нас социализм, мы первые в мире… Ты еще не поняла, Франция?.. Мы плачем, мы бьемся от срама, от скорби, кто «мы»? Русские? Не знаю… Нас нет… Прости, Франция!
