Если представить себе вселенную, где социально-политические тенденции были бы новостными заголовками, то в России главных новостей-2016 было бы две: для политической системы – снижение управляемости, для социума – изменение общественного запроса. Для Европы и США главная новость-2016 – демократизация, расширение политического участия за счет ранее искусственно маргинализовывавшихся социальных страт и групп интересов и последующая мирная коррекция курса.
Снижение управляемости, которое можно еще назвать постепенной децентрализацией, было ожидаемым и неизбежным следствием сужения объемов той ренты, распределение которой есть базовый механизм функционирования режимов российского типа. В условиях обилия доходов, которые центральная власть распределяет, все конфликты внутри властвующей бюрократии легко разрешаемы. Как только ресурсная база оскудевает, наступает этап войны всех против всех, в которой функция верховной власти – поддерживать по мере сил хрупкий динамический баланс. И исполнение этой функции становится все сложнее и сложнее.
В уходящем году силовые кланы съедали друг друга и подвернувшихся под руку гражданских акторов, силовые ведомства боролись за выживание, статус и бюджеты, и все это происходило, как никогда, публично. Глава Следственного комитета публиковал в центральной печати программные статьи, боролся за сохранение своего ведомства, лишился своего главного герольда, глашатая и знаменосца и сам чудом удержался на посту. Как начало выясняться к концу года, одной из причин этого стала излишняя публичность обысков у главы Федеральной таможенной службы, уважаемого, в сущности, человека, который, кажется, ни в чем не виноват. Новая силовая сверхструктура – национальная гвардия – формировалась de jure и испытывала большие трудности с формированием de facto. Департаменты ФСБ сражались между собой, обменивались руководителями и совместно побеждали конкурентов из МВД и СК. Государственные и окологосударственные коммерческие компании сошлись в смертельной схватке за актив, служба безопасности одной из них задержала федерального министра. В 90-е такие вещи назывались олигархическими войнами, но сейчас этот термин подзабыли, и во всем предлагается видеть – на выбор – усиление репрессий, войну с коррупцией или даже «переход от брежневских к сталинским методам кадровой политики» (seriously?).
За скудеющий бюджет боролись и субъекты Федерации – кто слезами, кто угрозами, кто митингами, кто постами в инстаграмме. Еще один яркий признак децентрализации – все более манифестные различия между регионами как в уровне доходов, так и в политической культуре. Выразительнее всего это проявилось в ходе парламентской избирательной кампании, когда часть субъектов – в основном среднерусские регионы и городские территории – послушались кремлевских установок на «прозрачную конкурентную кампанию», под которой подразумевалось «давайте проведем эти выборы с чуть большим внешним приличием, чем в 2011 г.», и получили сверхнизкую явку с низким результатом «Единой России», а другая часть – преимущественно национальные республики – решили эти московские разговоры проигнорировать, провели кампанию привычными методами и получили в результате больше мандатов в новой Думе. Публично эта жутковатая для федерального центра ситуация («за нас не голосует Центральная Россия и города, зато нам рисуют явку и результаты те, кто потом дорого просит за свои услуги») интерпретировалась то как «убедительная победа «Единой России», то как «провал оппозиции» (какой оппозиции?). Много места занимали подсчеты «конституционного большинства», хотя опыт предыдущих созывов должен был убедить наблюдателей, что никакой связи между изменениями Конституции и наличием или отсутствием 300 голосов у любой из фракций не существует.
