, смотрят «Полуночного ковбоя» — фильм, на который детей Голд не пускают. Они устраивают беспорядки в «Стоунволл-инн»
[3], вышибают двери парковочными счётчиками, бьют стёкла, крушат музыкальные автоматы. Их убивают самыми изуверскими способами — взрывают, расстреливают очередями по пятьсот пятьдесят пуль, — а их лица тут же, с немыслимой быстротой, появляются в телевизоре на кухне у Голдов. «Сукины дети, по луне ходят!» — сказал Дэниэл (с недавних пор он щеголяет крепкими словечками, но лишь на безопасном расстоянии от матери). Джеймс Эрл Рей
[4] осуждён, Серхан Серхан
[5] тоже, а дети Голд знай себе играют в камушки и вышибалы, да метают дротики, да вытаскивают Зою из её нового дома в дымоходе за плитой.
И ещё кое-что создавало нужный для паломничества настрой: в то лето они были едины, как никогда уже не будут. На следующий год Варя поедет в Катскильские горы с подругой Авивой, Дэниэл приобщится к тайным ритуалам дворовых мальчишек, а Клара и Саймон останутся неприкаянными. А сейчас, летом 1969-го, они близки, и братство их нерушимо.
— Я с тобой, — вызвалась Клара.
— И я, — подал голос Саймон.
— А как к ней попасть? — спросила Варя. К тринадцати годам она успела усвоить, что даром ничего на свете не даётся. — Сколько она берёт?
Дэниэл нахмурился:
— Узна́ю.
Так всё и началось — как тайна, как опасное предприятие, как предлог улизнуть от неповоротливой грузной матери, без конца что-то требовавшей, стоило ей застать их без дела в спальне, — то бельё развесить, то вытащить из трубы чёртову кошку. Дети Голд расспросили кого могли в округе. Хозяин магазинчика для фокусников в китайском квартале слыхал о женщине с Эстер-стрит. Она кочует с места на место, объяснил он Кларе, колесит по стране, предсказывает людям судьбу. Когда Клара уже собралась уходить, он поднял палец, исчез в чулане и вернулся с увесистой «Книгой гаданий». На обложке — шесть пар распахнутых глаз в окружении символов. Клара заплатила шестьдесят пять центов и с книгой в обнимку поспешила домой.
Кое-кто из соседей на Клинтон-стрит, семьдесят два, тоже слыхал о гадалке. Миссис Блюменстайн встречалась с ней в пятидесятых, на роскошном приёме — так она сказала Саймону. Она вывела на парадное крыльцо своего шнауцера, и тот оставил катышек величиной с пилюлю на ступеньке, где сидел Саймон, а миссис Блюменстайн даже не потрудилась убрать.
— Она прочла мне по руке. Сказала, что жить я буду очень долго. — Миссис Блюменстайн наклонилась к Саймону для выразительности. Саймон старался не дышать: изо рта у миссис Блюменстайн пахло тленом, будто она ещё при рождении запаслась воздухом и только сейчас, спустя девяносто лет, выдохнула. — Как видишь, мой мальчик, она не ошиблась.
