— Не, неясно. Много добрых людей верует. Вон хоть Антонина. У нее отец-мать образованные были, а она верует. Человеку понятие надо иметь, что грех, а что дозволено. А без бога как понимать грех? Почему не украсть, не убить, клятвы ложной не дать? А ты — опиум! Выходит, и на присягу плюнуть можно?
— Вот что, Овчинников, — сказал помвоенкома. — Это разговор нужный, но долгий. Сейчас, понимаешь, некогда. Подумать надо, как от пуль защититься, мертвых убрать, надежду укрепить…
— И я про это думаю, планы строю. Имею еще силы немножко. Если надумаете что — и я с вами. Все исполню, что поручите.
— Да ведь ты не с нами, а с господом богом, — сказал Смоляков, металлист со станции Урочь. — Ты богу слуга, а не людям. Держись ближе к Бугрову, он тебе растолкует, чего ты еще не понял.
— Ну а в партию-то вы меня записали?
Смоляков привстал, давая понять Сашке, что он лишний здесь.
— Позвольте мне! — взял слово Бугров. — Парня я знаю. Никак господин подъесаул с ним общего языка не нашел, а мы должны найти. Считаю так, товарищи: надо уважить просьбу! Каждый, кто до смертного часа останется верен делу революции, достоин считаться коммунистом, если сердце его того требует. А билет на берегу выдадим. И оговорку сделаем, чтобы занялся потом изживанием своих предрассудков.
Смоляков с сомнением покачал головой.
— Эдак Бугров и попа и монашку — всех вовлечет.
— Нет, не вовлечет! — горячо возразил Вагин. — Те на барже случайные попутчики наши, а у этого парня просто путаница в башке насчет совести. Я так думаю, что церковной божественности у него и в помине нет, а совесть бедняцкая, рабочая есть. Ставь на голосование. Я. Бугров, Павлов — мы за.
— И я проголосую «за», — сказала Ольга. — Он у нас фронтовик.
— А скажи мне, товарищ Овчинников, еще одну вещь, — остановил голосование помвоенкома. — Если, может, придется нам эту баржу покинуть на лодочке или плоту, кого бы ты первым спасать стал?
Вопрос озадачил Сашку. Было темно, отсветы пожаров и луна позволяли смутно видеть бледные лица «старших». Их-то и надо бы спасать, самых нужных на берегу людей, а не девушку-послушницу, которую он, Сашка, на беду свою, полюбил больше собственной жизни…
— Говори, Овчинников, — поторопил своего подшефного Бугров. — Не смущайся, говори на партийном собрании и везде только правду. Кого, стало быть, в первую очередь?
— Думается, кого… постарше и послабее, — произнес Сашка.
— А может, сами сперва спасемся, а потом придем на выручку слабым, коли не помрут к тому времени? По душе тебе так?
