Ира на стол навалилась, губу закусила, потом продолжила:
— Я не знаю, когда бы я опомнилась, и случилось ли бы это вообще. Я настраивала себя на ребенка. Ты бы знала, что я себе говорила и какими словами убеждала, но внутри все переворачивалось каждый раз. А потом он приехал и опять всю мою жизнь с ног на голову перевернул.
— Кто?
Ира будто и не услышала вопроса, сказала:
— Вот скажи мне, разве это нормально, уговаривать себя родить любимому мужчине ребенка? Два года себя уговаривать, и бояться этого, как огня?
— А Миша хочет ребенка?
Ира плечами пожала и коротко рассмеялась.
— А я не знаю! Он об этом только маме говорит. Что он ждет, не дождется!
— Тише.
Ира тут же рот ладонью прикрыла.
— Да, да, тише.
— Кто он, Ир?
Сделала судорожный вдох, стараясь справиться со срывающимся дыханием и подступающими слезами. И дело было не в Лешке, и даже не в рухнувшем браке, дело в четвертом бокале вина, и вино-то слезы и гнало. То слезы, то нервный смех, поэтому и сейчас невпопад усмехнулась, повторив многозначительно:
— Он. Проклятие мое. Зачем я его только встретила, и тогда и теперь, — зло и раздосадовано продолжила она. — Только в душу мне плевать умеет.
— Вообще, не удивительно. Большинство мужиков такие. Встретятся, плюнут и исчезнут.
— На пять лет, — подытожила Ира. Открыла рот, когда Тома ей крупную виноградину под нос сунула.
— И что за принц?
Ира пьяно хихикнула.
— Вот как ты точно подметила. Принц греческий.
Томка неприлично вытаращила на нее глаза.
— Грек? Где ты нашла грека пять лет назад?
— А вот нашла, — вроде как похвастала Ира. И тут же рукой махнула. — Он наполовину грек.
Томка хулигански ухмыльнулась.
— На какую именно половину? Нижнюю или верхнюю?
— Ну тебя.
Тома встала и полезла в холодильник за копченой колбасой.
— И что этот грек? Сразил наповал?
— Как всегда, — не стала Ира спорить. — И ведь он бросил меня, Том, как последняя сволочь бросил меня тогда. Мне даже говорить с ним не надо было при встрече, в лицо плюнуть и уйти бы, а я…
— А ты мужу изменила, — закончила за нее Тома.
Ира лицо руками закрыла и всхлипнула.
— Да.
— Когда это было? Почему я не знаю, про твое греческое увлечение?
— Во-первых, я не хотела о нем говорить, даже вспоминать не хотела. А во-вторых, о том, что он наполовину грек, понятия не имела. — Губы облизала и сказала: — То лето пять лет назад, на Черном море. Мне двадцать, и я доверчивая дура. Ведь думала, что мы вместе вернемся, поженимся, — это слово она произнесла с издевкой и непомерной долей язвительности. И тихо добавила: — Вот ему бы я ребенка родила, уже тогда.
