— Не реагируй так, — попросил Лёша и даже вздохнул.
Этой просьбе Ира удивилась.
— А как я должна реагировать? Сказать, что безумно рада тебя слышать?
— Не безумно, но хотя бы без столь откровенного раздражения.
— Ну, извини.
— Ира. — Он помолчал, видимо, слова подбирал, потом сказал: — Я понимаю, возможно, ты не слишком рада была меня увидеть, и, допускаю, что у тебя есть для этого причины…
Ира даже зажмурилась, слушая его. Бред полнейший…
— Но я хотел бы тебе объяснить.
— Что объяснить?
— Ира. — Судя по звукам, Лёшка тоже был на улице, Ира слышала шум машин, выкрики газетчика, да и Алексей дышал так, будто торопился и почти бежал. — Я уеду послезавтра, и мы, наверное… возможно, больше так никогда не встретимся, и мне не хотелось бы думать, что ты меня ненавидишь.
Ей очень хотелось подтвердить его слова, просто сказать, прямо и открыто: «Ненавижу», но это слово прилипло к языку, и она молчала. Молчала, молчала, и слушала его. Его осторожные слова, вкрадчивый тон, а думала о том, что, скорее всего, он прав, и они больше никогда не столкнутся вот так, как вчера, в толпе, случайно. Больше никогда. Молния ведь не бьёт в одно место дважды.
— И если тебе кажется это смешным, что ж — пусть. Но я прошу тебя о встрече. Об одной встрече, обеде, ужине, полднике, чёрт возьми.
Ира сделала глубокий вдох, пытаясь собраться с мыслями. Кинула быстрый взгляд через плечо на примерочную, а затем попыталась добавить в голос язвительности.
— Кажется, ты стал слишком щепетильным, Лёша. Озаботился спокойствием своей души.
— А ты научилась огрызаться, как посмотрю.
Ира руку в кулак сжала, и ногти впились в ладонь. Это было безрассудство, немыслимое безрассудство, а попросту ошибка. Самым правильным было отказать ему и отключить телефон, и впредь никогда о Лёшке не вспоминать, но она знала, что подобное решение ей не по плечу. Даже если она и проявит стойкость сейчас, то уже завтра, а тем более послезавтра, когда он покинет Лондон, начнёт мучиться и сомневаться в своей правоте. Гадать, что он собирался ей сказать, и вдруг бы ей после стало легче. А она струсила, и всё осталось по-прежнему. Вся боль и обида так никуда не ушли и вряд ли уйдут. Даже если пройдёт ещё пятьдесят лет, она забудет его и как он выглядел, будет помнить о том, что ею пренебрегли и растоптали. Так почему бы не дать себе — именно себе, а не ему, — шанс разобраться во всём? Правда, нужно держать дистанцию и не позволить Лёшке себя запутать.
