До сей поры не могу понять, как это я не заразился? Но это же и мучит. До сей поры. Иначе были бы основания не так мучиться. И не стало бы так страшно за нее, как стало, когда я подумал, что страшное у нее все впереди…
Некоторое время после этого имело место помешательство на чистоте. Мылся и чистил зубы ежечасно. Но меня грешно трясло, едва я закрывал глаза.
Потом пришло это. О, ты большой педагог, говорил занудный внутренний голос, светоч или по крайней мере подсвечник, но ты не остановил себя, хотя отменно понимал аморальность деяния. О, ты найдешь оправдания. Ты не сманил малолетку, эта умелица тебя соблазнила. О, ты не хотел, ты понимал, что погибает чья-то жена, мать, счастье целой жизни, но не тебе ее спасти, судьба, все мы слабая плоть, нам хватает сил не красть, но если дают… Да-да, у тебя много слов в лексиконе и знание логики вдоль и поперек. Но что это перед лицом суда, который глубже слов и для которого логика тоже всего лишь слово?
Это стало навязчивой идеей. Исповедь сделалась неизбежна. Исповедался Балалайке. Почему не ЛД? Потерпи, Эвент, узнаешь. Балалайка выслушал зевая и сказал: имеется известный процент отклонений среди подростков, статистическая вероятность, с этим бороться бесполезно, ранний эротизм, свинья всегда лужу найдет. Я вскипел: почему болезненный эротизм, когда у нас, и детская проституция, когда у них? Да, свинья найдет лужу, но кто-то же сделал девочку свиньей, кто-то растлил и толкнул на улицу, и этого все больше. Балалайка опять зевнул, он был после тяжкого похмелья, и сонно забормотал, что у них там детей специально развращают, даже покупают, в то время как у нас… Я посоветовал ему заткнуться, мне уже рассказали, как это у нас. Балалайка, пожав плечами, довершил мое образование рассказом о довольно уже старой традиции, о сосках, непорочных девах из лучших семей, искусных минетчицах. Такса общедоступна, обслуживают за вечер до двадцати клиентов, набирают на модные тряпки. И остаются паиньками. Если мамы с папами допытываются, откуда деньги, отвечают, что подрабатывают уроками с отстающими. Для этого приходится хорошо учиться. И все довольны.
Исповедь Балалайке была шагом отчаяния. Зеркало души моей треснуло еще до этого. Теперь оно вывалилось из некогда богатой рамы, и в разбитом на куски изображении не осталось ничего. Часами лежал я на своем ложе и глядел в потолок. Уважение, достоинство, идеалы… Словеса облетели.
Самое интересное, что, беспокоясь о таких вот материаях, я не переставал думать о маленькой шлюхе в самых противоположных аспектах. И долго. Но прошли сроки любой латентности, стало ясно, что девчонка здорова, и тогда меня ударило: еще была!
