— Рыба, — закончил я. — Хватит, Док.
— Ты что же, и попробовать не хочешь?
— Ни в коем случае. Покоен сейчас, как никогда, баста!
— А как же друг в беде? — тихо, вдогонку, убивает меня Док.
* * *
Вечер. Редкая для этих мест прозрачность далей. Никаких, правда, далей в поле зрения в данный момент не наблюдается. Сижу в саду навеки заколоченного монастыря сакраменток, у молчаливого водоема, его темнозеленая эмаль отражает черную зелень деревьев, все еще светлое небо и увенчанную крестом призматическую колокольню. День был сух, и небо лучезарно. В нем шныряют ласточки и стрижи — не без гастрономического интереса, наверно.
Наслаждение от любования так велико, что граничит с болью. Одно из мест, которые я поминал там, кляня себя: зачем так редко бывал, мало сиживал, вот где думалось, ничто не отвлекало — ни трансмиссия автомобиля, ни реконструкция дома, ни доплата подоходного налога, ведь не было у меня тогда ни автомобиля, ни недвижимости, ни дохода… Но вот снова ничего этого у меня нет. Совсем ничего. И — не думается.
Сижу, любуюсь.
Неужто и здесь устроят тюрьму? Ну, здесь лишь в штабеля складывать.
Над куполом, выстланным черепицей, словно рыбьей чешуей, резвятся птицы. Слежу за их стригучим полетом и чувствую, что мне ровно ничего не надо, у меня есть все — сад, город, мир — и ни к чему волнения и переполненная обязанностями жизнь полезного гражданина.
Вернулся поумневшим… Ну, насколько доступно хомо сапиенс, с такой поправкой приемлемо. Какой умный готов платить столь дорого за столь убогую свободу? Я оплатил каждую запятую или даже отсутствие там, где не желаю ее ставить. Оплатил не только годовой отсидкой. Я вычеркнул себя из жизни.
Потому что ты, дезертир, давно вынашивал план побега, сказал Док. Свое самоубийство. Если хочешь знать, я именно поэтому тебя и не отдал. Ты классическое подтверждение моей теории, самоубийца особым методом. Док, хватит с меня разъяснений по поводу того, чего я знать о себе не желаю, пробуй свои теории и свое красноречие на ком-нибудь другом, не на мне, ладно?
И ушел, убежал, отметился в кавярне (ЛД не явился по причине склочного характера) и сижу вот в монастырском саду один-одинешенек, доступа сюда теперь нет, ворота на запоре, а кто же полезет через ограду, разве что Городской Сумасшедший, честь имею, аз есмь собственной персоной в единоличном обладании закатом.
Закат гаснет, а мысли разгораются.
Дело не только в том, что друг в беде. Та жизнь многое открыла, в том числе навидался я и друзей в беде. Мир денег обнажил интересы. Все сместилось в практическую область. Вчерашние идеалисты плакались на глупость, коей прежде гордились. За идеалы сражаются, за деньги расквашивают морды. Тогда только я понял, что прожил жизнь в розовом тумане и о людях ни черта не узнал. Рассеивание тумана, думаю, было одной из причин, по которой я не прижился в прекрасной стране Америке. Мне трусливо захотелось обратно, туда, где людей держат на коротком поводке. K тому же, вырванный из розового тумана, я лишился способности за благообразными масками не замечать морд. И начал, между прочим, с себя.
