Дмитрий Борисыч Кедрин, не дождавшись признания в короткой жизни, обретал адептов посмертно, как и положено поэтам и пророкам. От «Зодчих» и «Пирамиды» мы пьянели. Написанные в тридцать восьмом и сороковом, они ошеломляли смелостью. Убийца, говорил вождю народов поэт Дмитрий Кедрин. Уцелел он по недосмотру. Войну поэты кедринского калибра проходили военными корреспондентами в звании от политрука до старшего политрука. Выезжали на фронт в командировки, потом неделями писали о том, что видели несколько дней. Сержант Кедрин годы войны провел в дивизионной газете «Сокол Родины».
Обойденный милостями поэт не остался обойден вниманием. Его зарезали в электричке по дороге в Черкизово 19 сентября 1945 года. Он жил в Черкизово. Он возвращался домой из Москвы. Он всегда возвращался поздно из редакции. Убить его не составляло труда. И его убили. Убийц, конечно, не нашли.
Это еськиных рук дело, сказали мы с Шаей. И Шая стал писать работу о Дмитрии Борисовиче. Хорошую работу написал, можно было защищать, как диссертацию. Но куда Шае с его фамилией и всякими делами до науки. Да еще в компании с Кедриным. Правда, материал так хватал за душу, что какой-то режиссер, не спросясь начальства, брякнул: беру! Но, спросясь, отрезал: не беру!
Ну, что у нас не берут нашу продукцию, мы с Шаей привыкли. Ведь и у меня брали едва десятую долю написанного. Черт с ними, сказали мы друг другу, будем ходить по базарам и читать «Зодчих», уже с голоду не подохнем.
Грандиозная была затея — читать «Зодчих» по титским базарам. Не думаю, чтобы нам долго это позволили. «Соколиные очи кололи им шилом железным, чтобы белого света увидеть они не могли…» По крайней мере, даже в нашем отчаянном финансовом положении этого способа зарабатывать на хлеб насущный мы пробовать не стали.
Разумеется, пересказ дает скорее мое отношение к Шае, нежели пунктир его характера. Шая сложнее меня. Хотя бы потому, что он — поэт. А несостоявшийся поэт сложен вдвойне. Шая слишком понимает поэзию, чтобы тянуться к перу. Такое понимание редко встретишь иной раз и у поэтов с именами.
Впрочем, именно эта черта не способствует жизнерадостному миросозерцанию. Кто знает, может, и впрямь надо ощущать себя богоравным и, вопреки фактам, взирать на все и вся свысока с подобающим небожителю благодушием, которое иначе где взять?
Незаметно прошла у меня дорога за думами о великом муже Царике. Но после возвращения моего оттуда отношения как-то не возобновились. Стары стали? скушны? нелюбопытны? исчерпали рудные жилы душ? Он уехал. Кажется, туда, откуда я вернулся. Перед отъездом навестил тетю — ту, что распродала библиотеку: сердце не камень. Мы встретились случайно. Я тянул его к себе, он отнекивался, бродили, никуда не заходя, и распростились на улице. После этого я вернулся в свой сарай, вскипятил чай и, чувствуя, что сейчас разревусь, а то и повешусь, сел и написал то, что ты прочел сейчас, Эвент. И это меня спасло.
