Я говорю «к нам», потому что мне, сидящему на каменном полу, казалось, что я принят в свой круг этими незнакомцами и стал одним из них. Вот такой, говорил я себе, еще удивленный, многого не понимающий, но счастливый, вот такой я всегда представлял смерть. Освобождением от всех болей и тревог, излиянием жизни из сердца, но не из бесстрастного мозга.
Все с той же улыбкой мальчик убрал руки, но ощущение силы, энергии осталось со мной. Он встал, я последовал его примеру, и вместе с двумя нашими спутниками мы тронулись в путь. Нас встретили не лабиринты коридоров, не мрачные закоулки, но огромный открытый двор, куда выходили все кельи, и который вел к пикам-близнецам Монте Верита, сверкающим льдом, прекрасным, купающимся в розовом свете восходящего солнца. Вырубленные во льду ступени поднимались к вершине, и теперь я понял причину тишины, царящей в окруженном стенами пространстве, ибо на ступенях застыли обитатели монастыря, в таких же туниках, с обнаженными руками и ногами, с талией, перетянутой поясом, с короткострижеными волосами.
Мы пересекли двор и двинулись мимо них по ступеням в полной тишине: они не разговаривали ни со мной, ни друг с другом и лишь улыбались, как те трое, что привели меня. В улыбке не было привычной нам вежливости или тепла, но она лучилась мудростью, торжеством и страстью, слившимися воедино. Я не мог разобрать, сколько им лет и какого они пола, мужчины это или женщины, старые они или молодые, но столь прекрасны были их лица, их тела, что внезапно меня охватило возбуждение, я страстно возжелал стать таким же, как они, одеваться в такую же одежду, любить, как, должно быть, любили они, смеяться, поклоняться тем же богам и молчать.
Я взглянул на мою куртку и рубашку, брюки, толстые носки и башмаки и возненавидел их. Они показались мне могильной одеждой, натягиваемой на покойника, и я сорвал их с себя и швырнул через плечо на оставшийся внизу двор. И стоял, совершенно голый, под лучами солнца. Я не испытывал ни смущения, ни стыда. Мысль о том, как я выгляжу, не волновала меня. Я хотел порвать с ловушками цивилизации, и одежда, казалось, символизировала сущность моего прежнего бытия.
По ступеням мы достигли вершины, и весь мир лежал под нами, не запятнанный туманом или облаками, с меньшими пиками, чередой уходящими вдаль, с затерянными далеко внизу, не имеющими к нам никакого отношения зелеными долинами, речушками, маленькими спящими городками. Затем, отвернувшись от них, я увидел, что пики Монте Верита разделены узкой, но непроходимой глубокой трещиной, и с удивлением, даже благоговейным трепетом осознал, что, даже стоя на вершине, я не могу достичь взглядом ее дна. Голубоватый лед стен уходил вниз, прячась в сердце горы. Ни обжигающие пики лучей полуденного солнца, ни свет полной луны не проникали в глубины трещины. Прорезанная меж двух пиков, она напоминала мне зажатую в руках чашу.
