— По ходу, ты баба с мозгами, ценишь высокое, вечное, — Вржик стал производить сложные манипуляции со своим инструментом: — Ща настрою.
— Дрынь-брынь, гусельки, — вдруг подал он хорошим баритоном. — Золотые струночки, ах, вы не рвитеся, не ломайтеся, мне, хозяину, подчиняйтеся!
И провел пальцами по ряду струн.
Это было… весьма мелодично. Даже, можно сказать, талантливо. Глаза Вржика снова сверкнули, словно желтые топазы.
— То была не песенка, то была припевочка, ты не бойся в лес ходить, красна девочка! Что ж, благородные господа, послушайте скромного барда из далекой северной страны. В стране у нас разные песни поют. Иной раз такие:
Был у меня дружбан,
Мог выпить водки жбан.
Однажды он выпил метиловый спирт,
На небе теперь грустит.
Теобальд и Марселино сдавленно гугукнули, что должно было означать рьяный мужской хохот. Но на службе они не могли себе это позволить. Вот в замковой казарме они обязательно процитируют сей шедевр, и он обретет там бессмертную популярность.
— Продолжать ли мне, прекрасные дамы? — видимо, бард вошел в образ окончательно и поведение выбрал соответствующее.
— Пожалуйста, — кивнула я.
— Конечно, сударыни, то, что я сейчас пропел, не для нежных дамских ушек. Это вон вашим медведям под стать. Так что для вас спою рок-балладу.
— Рок?! — удивилась я. — Первый раз слышу. Почему рок?
— Потому что это о неотвратимости рока и казни судьбы. Это очень старинная баллада. И правильно пою ее только я.
— Хорошо, — кивнула я. На свое горе кивнула.
Гусли словно превратились вдруг в огромный орган — такое богатство звуков бард Вржик извлек из них за одно мгновение. Глаза его снова засверкали бледно-желтым и уж больше не гасли, пока он пел:
Время.
Это лекарь, который не лечит,
Душевных ран он не лечит,
Давних клятв он не отменяет,
Только губит и терзает сердце.
Оно словно голос в пустоте
Или голос самой пустоты.
Кажется, что оно дает,
Но на самом деле оно отнимает.
Жил на свете один поэт,
Но стихов его не читали,
Талант его не превозносили,
И был он одинок, беден и несчастен.
Полюбила его девушка простая,
Что носила ему молоко из деревни.
Он читал ей стихи и плакал,
Что не ценят его таланта.
И было ей так его жалко,
Что однажды она спросила:
«Что ты сделал бы тому человеку,
Который бы тебя прославил?»
Загорелись глаза у поэта:
«Если б человек такой нашелся,
Был бы он отцом мне, коль он старец,
Матерью — коль старица святая,
Братом — коль мужчина и ровесник,
А девица — милою женою!» —
«Обещаешь ли ты это и клянешься,
