Читать я любил по вечерам.
Мать зажигала над столом лампу с большим железным кругом-абажуром, подсаживалась к столу с какой-нибудь работой — шила или пряла, а сама прислушивалась ко мне. Бабушка, сидя за люлькой, высвобождала из-под платка уши. Урчал, развалившись, лежал посреди пола у маленькой горячей печки-времянки. И когда вся компания была в сборе, я предупреждал, чтоб слушали внимательно.
— А то смотрите у меня…
— Ой, господи, всему ведь научился, — шептала похвально бабушка. — И строжит нас, как в училище.
А я, не теряя времени, уже уткнулся в книжку и стараюсь читать с выражением. Бабушка, удивленная и пораженная таким чудом, все еще что-то шепчет… Она шептала и в то же время боялась помешать мне. И Урчалу грозила кулаком, чтобы тот лежал тихо, не мешал.
Михаил Рафаилович берег книги. Когда ему возвращали их, он, осторожно перелистывая страницы, смотрел, не загнуты ли уголки. Если замечал какое-нибудь пятнышко, лишал провинившегося ученика права получать книги. Я очень боялся этого наказания и для книжек сделал из картонки папочку. Когда незнакомых мне книг в шкафу почти не осталось, стал просить учебники для старших классов, которые хранились тут же. Но и этого хватило ненадолго. Снова переворошил в горнице все свои книги. Как же я обрадовался давно мне знакомым сказкам братьев Гримм и «Лампе Алладина»! Сказки я теперь уже сам читал вслух бабушке, а потом она пересказывала их мне, как свои. Память у нее была замечательная…
Мать каждый год оклеивала передний угол избы газетами. Через неделю, через две в этой своеобразной газетной витрине я узнавал все новости, где и что в мире происходило. Как только я садился за стол, сразу принимался за любимое занятие, и уже вскоре с закрытыми глазами мог определить, в каком месте и о чем написано.
В начале зимы мать всегда утепляла окна. Она забивала куделью щели, а поверх пазов наклеивала полоски бумаги. В избе от этого становилось теплее. Как-то я вернулся из школы и увидел, что мать на оклейку изрезала книгу. Я тут же пустился в слезы, но испорченную книгу восстановить было нельзя. Надувшись, я подошел к окну и принялся читать наклеенные на окна белые полоски с обрывками фраз. Вначале ничего не понимал, но мне все равно было интересно тасовать слова и фразы. В книжке, как я понял, шла речь о каком-то помещике. Потом о медведе на цепи. О какой-то девушке-красавице. О пожаре… Так и лепился у окон два дня, старательно читал ленточки из разрезанной книги. То, о чем я читал, по-своему укладывалось в голове. Я рассказал об этом Михаилу Рафаиловичу. Он улыбнулся.
