— Любой заяц уместится. Положим зайца…
— И маслица, — перебил я.
— Жирно захотел… И зайца, и масло, все тебе сразу.
— Зачем же, Семеновна, живем? — сказал я словами отчима.
— Цыц ты, ишь заговорил… Не убил, а уж отеребил.
Лесовать охотники ушли, видать, далеко, и к вечеру не вернулись. Да и с зайцами возвращаться нелегко.
Ночью я спал неспокойно, видел каких-то зверей и — ни одного зайца. Проснувшись, я опять спросил бабушку, какие бывают зайцы, на кого они похожи.
— Зайцы и похожи на зайцев.
— Хвостик-то калачиком, как у Урчала?
— Бывает, как и у него… Принесет тятька — увидишь.
На другой день только под вечер вернулся отчим, усталый и хмурый. Я бросился к нему, смотрю — фартука-то на нем и нет, обгорел, одна вышитая нагрудка осталась. За нагрудкой засунуты рукавицы и кисет с табаком.
— Вот те на! — развела руками бабушка. — Говорила — рыбка да рябки…
Доставая из сумки грибы, отец сказал мне:
— Еще не выросли, Аркашик, наши зайчики. Пусть подрастут малость. Чего же зря душу губить…
«И впрямь, чего же губить? — согласился я молча. — Другое дело — грибы. Они не живые, без души грибы-то… Их можно и маленькие ломать».
— А фартук-то где? — допытывалась бабушка.
— Не ругай, Семеновна, видишь, уснули у огня. Ночью-то зуб на зуб не попадает…
— Говорила, рыбка да рябки — потеряй деньки!
17
Однако я не терял надежды, ждал: когда-нибудь да принесет отчим зайца.
Однажды он приехал с лесного сенокоса и, не распрягая лошадь, быстро вошел в избу.
— Вот и привез, — вынимая из-за пазухи какой-то серый клубочек, сказал он.
— Зайка! Зайка! — запрыгал я от восторга.
— Это хомячок.
— Еще чего выдумали, крыса ведь, — разглядывая маленького дрожащего зверька, недовольно сказала бабушка. — Много хлеба-то… Скоро волка заведете…
— Ему немного надо. Семеновна.
— Еще бы много. Хлебушко-то из колосков, голубчик, собираем.
Вечером стали кормить Фомку — так мы назвали хомячка. Почему его так окрестили? А все наша бабушка. Когда зверек стал есть, щеки у него раздулись, я даже подумал: как бы не лопнул. Бабушка смотрела, смотрела и сказала: «Ну и Фома, — и, взглянув на меня, добавила: — А ты Ерема… Фома да Ерема». Так и назвали — Фома, Фомка.
Каждый раз Фомка торопливо хватал из старого блюда пищу и, не прожевывая, прятал ее за щеки. Они так раздувались, что и впрямь смотреть было страшно.
— Весь хлеб сожрет… Можно бы поросенка выкормить, а тут крысу какую-то завели, прости господи, — недовольно ворчала бабушка.
Фомка был забавный зверек, он заменял мне Урчала. Тот давно вырос и все где-то на улице пропадал. Поест ли Фомка или поспит, обязательно умывается. Такой чистюля! Поплюет на лапки, как человек, забросит их на затылок и тянет к мордочке. И все делает так старательно и вроде осмысленно, что даже бабушка удивлялась: «Смотри-кось, крыса, а чистоту любит».
