— Выстудят, так натоплю. Дров у нас нет, что ли? — ответила спокойно мать.
Моя мать и бабушка были во всем разные люди.
Бабушка, высокая, полная старуха, редко шутила или смеялась. В деревне ни к кому не ходила, была строга, вела себя замкнуто. Но надо отдать должное, она любила меня, по-своему жалела, охотно рассказывала о моем отце, хотела, чтоб я был продолжателем крестьянского рода. Видя, как отчим приучал меня к крестьянскому делу, она радовалась и не раз повторяла мне:
— Земли держись, парень, она не обманет.
— Как ее держаться-то? — спрашивал я.
— Чудной, за плуг, за лошадь держись. Не изменяй родному дому. Будь хозяином на земле! Не бегай, как вон дядя Ваня…
Мать моя, напротив, была и характером, и наружностью другая. Низенькая, щупленькая, моложавая, бойкая и общительная. Ее многие в округе знали, и она знала всех. И будто вспоминая свою быстро промелькнувшую молодость, она как-то больше тянулась к девушкам, старалась поговорить с ними, сделать им что-то приятное. Порой, смотря на них, она завидовала их молодости, не раз с горькой досадой говорила:
— А я-то как провела молодые годы? И не видела… Теперь живи вот век за холщовый мех…
Хотя бабушка и ворчала, но главной хозяйкой в доме уже была не она, а мать. В тот же день она послала меня приглашать девушек к нам на вечерок. А девушки и рады были.
Мать вынесла из избы в сени светец, — иногда мы сидели с лучиной, — начистила оставшимся от дяди Вани «ершиком» стекло, добавила керосину в лампу и повесила ее под железный круг над столом.
Вскоре собрались и девушки. В избе стало оживленно и весело. Девушки расселись по лавкам и занялись своим делом: кто начал прясть, кто вязать, а Кланя Бессолова вышивала себе кофточку.
Мать принесла из сеней скамью, поставила к заборке. Посиделки без парней да гармошки не бывают. Это уж заведено: где девушки, там и парни.
Я залез на полати и, положив под голову подушку, наблюдал за происходящим в избе.
С краю сидели наши — белолицая и русоволосая Кланя, рядом — Кузьмовнина Катя, а дальше шли гостьи. Им — красный угол, передняя лавка. К девушкам с краю подсела и мать, она шила мне рукавички. У ног ее, разморившись от тепла, лежал мой Урчал.
Девушки о чем-то поговорили меж собой, пошептались и запели какую-то длинную песню. Начала ее звонкоголосая тетя Аня. Она была настоящая певунья! Я радовался и гордился ею.
…Что же ты, ивушка, невесело стоишь? —
выводила она негромко.
Или тебя, ивушка, солнышком печет,
