– Тиару нужно будет разделить на три горизонтальных фриза, – рассуждал Ефим. – Верхнюю часть пускай украсит ажурная чеканка греческого орнамента, вершину которого увенчает свернувшаяся змейка с приподнятой головой. На широкой средней части разместятся тридцать девять фигур греческих воинов из «Илиады» и «Одиссеи» Гомера. Нижний фриз украсят сцены повседневной жизни кочевников. Двадцать семь фигур скифов, одетых по своему сословию, будут охотиться, обучать детей стрелять из луков и пасти скот на пастбищах. Второй фриз от третьего отделит оборонительная стена с надписью на древнегреческом языке: «Царю великому и непобедимому Сайтаферну. Совет и народ Ольвии». Виноградная лоза причудливыми узорами оплетет каждый сантиметр тиары.
* * *
– И все это вы сможете отчеканить на восемнадцати сантиметрах? – спросил изумленный Гендлер, рассматривая эскизы. А какова будет высота шапочки?
– Не больше семнадцати сантиметров.
– Шестьдесят шесть человеческих фигур, не считая животных и предметов быта? Как бы мне хотелось поскорее все это увидеть!
– Потребуется определенное время и, извините, деньги на золотую пластину.
– Да-да, я обещал выдать аванс и сдержу слово, но для начала вот вам 30 рублей и выгравируйте на небольшом кусочке стали голову Юпитера. Это не проверка вашей квалификации. Это так… для других нужд.
Работа над Юпитером не отняла много времени. Фима трудился с усердием. Ему очень хотелось оправдать доверие солидных людей, знающих толк в искусстве. Как и предполагалось, Гендлеры были в восторге от выполненного задания.
– Лейба, этот человек – уникум, – сказал уже на улице Ицхак. – За небольшие деньги мы имеем мастера, какой рождается один раз в миллион лет. Если учесть, что ювелиров на этом свете не так много, считай, нами приобретен лотерейный билет, который будет выигрывать в каждом розыгрыше.
* * *
Семь месяцев трудился Ефим над тиарой. Двести четырнадцать дней упорного труда с короткими перерывами на пищу и сон.
– Ты бы умер от голода, если бы жил один, – ворчала Мэри. – Как можно не хотеть есть?
– Мэричка, я забываю.
– Не знаю, что творится в твоей голове во время работы, но мне всегда кажется, что у тебя лихорадка.
Фима отложил в сторону пуансон [25] и задумался.
– Знаешь, я и сам не знаю, что происходит со мной. День и ночь я думаю над решением задачи, прокручиваю всевозможные варианты в голове, представляю, как это будет выглядеть в изделии, соединяю воедино то, что, по моему мнению, придумано удачно. Я все время стараюсь почувствовать, есть ли между элементами гармония и связь. В них должна быть жизнь. Чтобы получилась достойная вещь, ее нужно выстрадать, довести мозг до исступления, растерзать сомнениями нервную сущность. Идеи сменяют друг друга. Они все время кружатся и кружатся в замкнутом пространстве. Хочется из него вырваться, но ничего не получается: не хватает сил сделать в сторону шаг. От этого буквально приходишь в отчаяние.
