А потом жертва слышит всхлип, сочный и жадный, от которого начинает тошнить. Но она держится, чтобы не разозлить кусающего. Сжимает кулаки. Чувствует тянущую боль, когда густая энергия красного цвета несколькими рывками покидает тело, а содержащиеся в слюне гада токсины парализуют и медленно анестезируют место укуса…
На мое счастье, у Колюнечки пока не получается.
Он все так же капризно накидывается со спины. Я как будто бы не замечаю. И даже заблаговременно расстегиваю воротник рубахи, чтобы не испачкать одежду в шоколаде. Мальчишка обвивает мою шею ручонками, почти минуту мусолит кожу. Царапает, сученыш, да так, что ранки потом нагнивают и сочатся вонючей сукровицей.
Как бы то ни было, затем отпрыск Особняка уходит ни с чем. Так и не научившись, разуверившись в своих силах, обиженный на весь белый свет и горько рыдающий. Провожаю его взглядом, в котором смешаны сострадание и ненависть. Потому что даже после пережитого здесь мой примитивный человеческий мозг отказывается видеть в Колюнечке тварь. Убеждает, что это лишь глупый испорченный ребенок.
В такие моменты я скрещиваю пальцы и призываю на голову мальчишки самые страшные проклятья, какие только могу выдумать. Потому что знаю — рано или поздно настанет ночь, когда ублюдок вырастет и сумеет…
Мать выродка, Петр и Жанна, глядя на наши забавы, умиляются и продолжают баловать меня своим вниманием.
— Денисонька, у тебя все в порядке? — заботливо спрашивает Алиса, следом интересуясь, не нужно ли поменять нам матрасы или перекрасить стены.
— Я вижу, ты близок к просветлению, мой мальчик, — с довольной улыбкой на щекастом лице признает Петя, встречая меня в одном из коридоров. Он улыбчив и непрозрачен, как свежий, еще не закостеневший янтарь.
— Если чего-то захочется, проси, — деловито кивает Константин, все реже посещающий наши занятия с его сыном.
— Ты ведь останешься на Ирлик-Кара-Байрам? — требовательно спрашивает Колюнечка, хватая мою ладонь своей пухлой и неестественно ледяной. — Праздник Перевернутого Солнышка? Это в августе, совсем скоро, я уже так его жду-жду…
От одного названия мне становится дурно. Будто поднес к губам бутылку с минеральной водой, а глотнуть довелось керосина. Веет чем-то древним, алтайским, неожиданно напряженным. Мысли ломаются пополам хрупким ноябрьским льдом. И не от того, что я услышал из уст ребенка непривычное слово. А от внезапного осознания, что до августа я могу покинуть дом…
Опека, окружающая меня, становится липкой патокой, в которой невероятно легко увязнуть. Поступки существ, населяющих усадьбу, отныне выходят за границы привычного понимания и устоявшихся оценок. Наполняют душу мазохистической покорностью, за которой виднеется нирвана.
