Заперев замок, послушно возвращаю ключ Пашку. Тот удовлетворенно кивает в ответ.
Даже если мы выберемся из этих стен, где нас кормят, поят и трахают с регулярностью элитного курорта, красным зубастым стенам никогда не выбраться из нас. Я больше не желаю физической свободы. Потому что она — лишь иллюзия, подвергающая опасности совершенно посторонних людей, вроде Лехи или Василича…
— Ты стал моим самым настоящим другом, — доверительно сообщает Колюнечка на одном из занятий.
— Теперь мы всегда будем вместе-привместе, — говорит он, отламывая мне половину химозной американской конфеты.
— Я тебя люблю и никогда-никогда не брошу, — добавляет мальчик, старательно рисуя в тетради непостижимые цветные каракули.
Переступив грань, я начинаю испытывать к маленькому обжоре нечто вроде любви.
Нет, не любви… Скорее — жалости, помешанной на теплоте и привязанности. Что-то сродни обреченному взаимопониманию, в основе которого неизбежность совместного существования.
Вскоре он еще несколько раз пытается меня укусить. Другие — нет. У них, судя по всему, иные жертвы. Иные «друзья на всю жизнь». Этот — пытается. Ведь он никогда меня не бросит…
Сначала в виде игры, свинцовой чушкой просясь на ручки и выискивая подходящий момент. Затем все более требовательно и плаксиво, настаивая и принуждая. После уроков заставляет сидеть на полу среди разбросанных игрушек. Сидеть смирно, пока сам крутится за спиной, клацая зубами и пытаясь то ли поцеловать в шею, то ли прокусить…
Людей не пугает описание вампирского укуса.
Одно дело рассказать: «И тут меня по ладони резанули скальпелем». Собеседник сразу вообразит взмах стали, жгучую боль; расползающуюся в зловещей улыбке рану и поток горячей крови. Он будет сопереживать, ведь подобное может произойти с каждым.
Когда же некто читает про укус вампира или видит его по телеку, эмоции совсем другие. Его не берет. «Ну да, — думает человек. — Это, наверное, больно, ведь даже кровь пошла». Неприятно уж точно.
Но зритель не готов даже на секунду представить, каково это — почувствовать на своей шее нежеланные губы, горячие и липкие, будто плоть древнего моллюска. Каково это — когда под поцелуем податливо приподнимается кожа, словно под нагретой лечебной «банкой»; как по позвоночнику разбегается гадкая чесотка, темно-фиолетовое предвкушение беды. Когда клык — длинный и чуть изогнутый, с неровной и колкой бороздкой-канальчиком на внутренней стороне — протыкает плоть. Не вспарывает отточенным ударом, а протыкает со статическим усилием. И есть в этом действе что-то безысходное. Наводящее на мысли об изнасилованных девственницах и навеки потерянной чистоте…
