Она потягивается и стонет, настраиваясь на продолжение. И тогда я спрашиваю, пытаясь выиграть еще хоть пару минут покоя:
— Алиса действительно твоя дочь?
Вопрос, похоже, попадает в цель. Жанна сонно садится рядом со мной. Скрещивает ноги и откидывает со лба прядь, даже не пытается прикрыть холодную бесстыжую наготу. Вдыхаю ее запах и ощущаю шевеление между ног, там, где прикорнул смятый угол простыни.
Говорит:
— С чего ты взял, Дисечка? — Ласково, негромко, но я научился распознавать подкрадывающееся недовольство.
— Наши говорят…
— Они говорят разное, — Жанна улыбается тонкими губами.
Если бы улыбки могли замораживать, вода в стакане на тумбе уже превратилась бы в лед.
— Значит, это правда, — констатирую, не испытывая ни намека на удивление.
— Тебя это заводит? — все же интересуется она, пальцами левой руки накручивая свой острый сосок. Несмотря на холод дыхания, я снова начинаю пылать.
— Вы ведь очень старые, да? Наверное, даже древние?
Смеется, обнажая мелкие белоснежные зубки.
— Никогда не спрашивай женщину о ее возрасте, дурачок, — облизывает губы змеиным язычком. — Особенно ту, с которой делишь ложе.
Постель не зря называют самой откровенной из исповедален. Поэтому я задаю еще один вопрос — из сонма тех, что мучают меня ночами, когда я вспоминаю зарезанного пони и молчаливого Константина, стоящего возле кровати Тюрякулова.
— Вы продали души, верно? — говорю я.
Готовлюсь к тому, что сейчас она вспыхнет, ударит меня и прогонит, избавив от дальнейших сладких мучений. Ее реакция удивляет, и я даже не успеваю удержать брови, полезшие на лоб.
Она опять смеется. Причем искренне и заливисто, словно девчонка.
— Ты смешной мальчик, Дисечка, — говорит, отсмеявшись и продолжая ласкать свою грудь. И произносит, отчего у меня окончательно падает член, а позвоночник пробирает январской стужей: — Знаешь, любопытный мой, если речь заходит о торговле душами, то мы — ломбард.
Лежу молча и неподвижно, уставившись в зеркальный потолок. Вижу ее локоть, двигающийся мерно и неспешно, вижу плечо и волосы. Наверное, так ощущают себя суши-девушки, с обнаженных тел которых ужинают высокопоставленные якудза.
Смысл произнесенных слов медленно доходит до сознания, заставляет цепенеть все сильнее. Такое чувство, что меня душат кожаным ремнем…
— Вы… — давлю слова жалобно и неохотно, проклиная себя за слабость, но ничего не могу с этим поделать, — отпустите меня?
— Отпустить? — Жанна неподдельно удивлена. Так бы удивился любой, услышавший несусветную глупость. — Почему? Неужели тебе плохо?
