А еще иногда слышу, как он начинает что-то напевать. Гортанно, глухо, как алтайский шаман, почти не разжимая губ. От звуков мелодии меня колотит все сильнее.
Силясь изгнать предательское оцепенение, вспоминаю… Мысленный твиттер, бомбардировщики проблем, цветовую игру… Бесполезно — в голове лишь дробный перестук, клацающий ритм, треск и скрежет. Это пытается возродиться из пепла страх перед смертью. Это уже расправляет крылья страх перед болью. Которую, в чем я не сомневаюсь, мне придется понести за неповиновение…
Скорее всего, будут пороть. Возможно, кнутом, как в старые добрые времена.
Может быть, прижигать железом. Совсем не удивлюсь, если Себастиан соберется оставить на моем бедре клеймо. Как скотине…
В сознание врывается мысль о сущности мужчины, подвесившего меня на веревках. Но я отбрасываю ее — во-первых, потому что догадки ничего не изменят. В ночной мгле могло и вовсе показаться, что я попал в него ножом… А во-вторых, потому что если уверую в собственную меткость и серый след на клинке — рискую сойти с ума.
Прозрачный металлический перезвон говорит:
— Так звучат хирургические инструменты, разложенные на специальной подстилке.
Глотаю ледяные соленые слезы, стараюсь не всхлипывать. Я уже признал свою ошибку. Готов раскаяться. Но раскаянье в стенах этого дома — атавизм души. Рано или поздно приходит ко всем, но ни черта не меняет в судьбе…
На какое-то время в комнате поселяется тишина, нарушаемая лишь моим прерывистым лепетом. А затем к спине прикасается что-то холодное, пронзительно-холодное. Ледяное настолько, что покрывает инеем ребра.
Боли я почти не чувствую. Сначала.
А затем она приходит — тонкая линия, начинающаяся в верхней части левой лопатки, и скользящая все ниже и ниже. Я начинаю кричать. Мой палач снова заводит горловое пение, неразборчивое и мрачное.
У боли оранжевый цвет.
Как неестественно яркий желток куриного яйца, что бабушка разбивает в сковороду ранним деревенским утром. Как таблетка, купленная на танцполе ночного клуба, веселая и смертоносная одновременно…
Завершив надрез, Себастиан переносит скальпель чуть правее. Снова ведет вниз, и я чувствую обжигающие капли крови, текущие по спине. Захлебываюсь собственным криком, рвусь в веревках, сдирая запястья.
Гитлер мелодично мычит. Придерживает за плечо, его рука не дрожит. Третьим горизонтальным надрезом он соединяет два предыдущих. Откладывает скальпель на столик, которого я видеть не могу. А затем одним неспешным движением отдирает от меня пласт шкуры, оставив его болтаться растрепанной манишкой.
