Ванда затрепыхалась, забилась, но второй крепко сжимал ее в руках.
— Не боись, девка. Вреда тебе не будет.
Он расставил ее ноги шире и начал елозить языком между ног. «Была ему охота», — устало подумала Ванда и приготовилась терпеть это, как терпела и все другое. Да только вдруг к своему удивлению почувствовала, как наливается какой-то незнакомой сладостью все внизу, как тяжело становится дышать. Ноги подкосились, и она обмякла в руках у второго разбойника.
А медовая тяжесть и томление нарастали там, между ног. Это было так гадко — грязное мужичье, чужой мокрый язык, и так приятно, невыносимо приятно. Она застонала, словно от боли, но ей не было больно…
— А ты горячая штучка!
Тот, что держал ее, тяжело и хрипло дышал в ухо. Он перехватил ее одной рукой, прижал к себе, а второй — она чувствовала — начал теребить себя. И это тоже было гадко, но почему-то приятно.
А потом все удовольствие, что скопилось внизу от скользких движений языка, вдруг вырвалось наружу, встряхнув тело в сладостной муке, и узкие улочки огласил хриплый крик.
В храм она пришла перед самым рассветом. Незамеченной пробралась в свою комнату. Все болело… Ванда стояла под струями теплой воды. Она чувствовала себя истерзанной и грязной. Но это ничего… Тело перестанет болеть, запах пота и спермы смоет вода с мылом и благовониями.
Главное — она победила.
Утром жрицы объявили имя нового дара для стража…
* * *
— Чего ради такие жертвы? Убить воспитанницу, а потом еще и это…
Ванда хмыкнула.
— Влюблена была. А просто храмовница, да ещё и бывшая, — плохая партия. Он бы на меня и не взглянул. То ли дело Верховная!
— Неужели надеялась обмануть стража?
— Разве был обман? Ему нужна была девственница — девственница и пришла.
Кара усмехнулась.
— И что, получилось?
— А сама-то как думаешь? — в тон ей ответила Ванда. — «Нет чистоты в помыслах твоих. Да и тело твое нечисто, хоть и не всякий это поймет. Тебе многое предстоит исправить», — вот что ваш добрый страж сказал мне в утешение.
— И ты разозлилась.
— Он отобрал мою мечту, мой смысл жизни! И тогда я поклялась: ни у кого из тех, кто будет к нему спускаться, не останется чистоты ни в теле, ни в помыслах.
Что ж, у нее получилось…
Кара не стала спрашивать, как ей удалось остальное: избавиться от жриц, переписать книги, выгнать из города и поставить вне закона колдуний — опасных свидетельниц, тех, кто помнит об иных временах.
Она чувствовала, как утекает время, время, которого у нее почти не осталось.
