Я не имею привычки напрашиваться на знакомство, причиной тому не высокомерие, а застенчивость. Однако необходимость прибавила мне отваги, я подошел к честной компании и представился деревенскому священнику как член клубного правления. «Ежели вам угодно остаться, то я, с вашего позволения, пересяду за ваш столик, чтобы было веселее».
— А я, господин учитель, поп в квадрате, — гость поклонился мне, приветливо улыбаясь.
Лицо у него было умное и красивое, чеканный профиль напоминал бронзовые монеты императора Марка Аврелия. Ни в голосе его, ни в манерах не было никакого особого святошества. Он вполне сошел бы за аббата, вот разве что нос придавал ему некоторый венгерский колорит. И вообще — он производил впечатление очень симпатичного человека, но никак не попа в квадрате, в отличие от иных пузатых деревенских священников, особенно когда на них сутана.
Надо полагать, он заметил мое недоумение, потому что поспешил объясниться:
— Я потому поп в квадрате, что фамилия моя — тоже Поп: Фидель Поп.
Я боялся, как бы господа законоучители не заговорили о романе, но, к счастью, они очень скоро откланялись с извинениями: им предстоял трудный день, начинались экзамены на аттестат зрелости, а директор Хонигбон запросто может учинить какую-нибудь неприятность. Когда он трезв, тогда все в порядке — он задает только один вопрос: что пили древние римляне? А вот в подпитии становится совершенно непредсказуем. Есть опасение, что завтра будет именно так, потому что сегодня он присутствует на партийном ужине и уж наверняка выпьет там не меньше, чем древние римляне.
Когда мы остались вдвоем, патер Фидель велел принести еще один бокал, наполнил его и чокнулся со мной:
— Ваше здоровье, дорогой господин учитель!
— Ваше здоровье, сударь, — ответил я, — но я не учитель.
— Не-е-ет? — поп удивился и задумался на минуту. — Ну так твое здоровье, привет.
— Будь здоров.
— Что-то есть в тебе учительское. — Он поставил опорожненный бокал на столик. — Может, ты раньше преподавал?
— Я собирался стать учителем.
— Ах, вот оно что, знаешь, учительство ведь накладывает неизгладимый отпечаток, вроде как церковный сан.
Я поведал ему о своем благородном ремесле (разумеется, умолчав при этом о литературе). Инициативу проявлять не пришлось, поп спросил сам:
— А к нам чего не заглянешь? У нас ведь тоже можно предков поискать.
— Времени все не хватает, — я старался говорить как можно равнодушнее, чувствуя при этом, что лицо у меня горит все сильнее. (Я не умею врать, не краснея; очевидно, это наследие филологического периода моей жизни.) — Собственно, вопрос в том, есть ли у вас курганы?
