Но тут я разглядел этот костный осколок, и археолог во мне взбунтовался. Я распознал в нем кусок челюсти восточного коня-брахицефала, у которого значительно меньше коренных зубов, чем у западных лошадей-долихоцефалов[121]. (Даже у лошадей прожорливость обличает западную породу.)
— Чтоб вы сдохли! — выругался я. (Что поделаешь, деревня к этому приучает. Пусть оправданием мне послужит тот факт, что, постигая народную душу в этом плане, я преследовал кое-какие практические цели. С момента появления гусара ругань будет играть в моем романе трагическую роль.) — Так вы что же, разбили конский череп, что ли?
— Не-а. — Лик Андраша прояснялся по мере того, как оживали угольки в трубке и занимался табак. — Конской-то головы мы вовсе не видали.
— А это что? — я поддал ногой кучу костных осколков, валявшихся на краю ямы.
— А энто, — Андраш спешно затягивался, поддерживая огонь, — так энто ж ослиная голова. Энто того осла, что у Гажи Мати жил, у чабана ружайарашского. Мы его по зубу поломатому признали. Было дело, куснул он Гажи, а тот напился да и пошел на его с молотком. Погодьте-ка, щас отыщу. Небось в золе завалялся.
Ну как же, найдя ослиную челюсть, они обязательно скажут, что это священный конь. Если же выкопан конский череп, непременно выяснится, что это — ослиная голова. И нет во всей поднебесной такого анатома, который сумел бы их переспорить.
Разгребая тростью пепел, я наткнулся на какой-то железный предмет. Это оказался разъеденный ржавчиной кусок мундштука.
— Гляньте-ка, Андраш, — в отчаянии призвал я, — ведь это мундштук.
— Он самый.
— И он был у осла во рту?
— Ну да. Кум Бибок его лопатой выбил, и то с трудом.
— Так скажите же мне на милость, как попал мундштук к дохлому ослу в пасть, когда этого и с живыми-то ослами не бывает?
— А вот энто, сударь, вам лучше знать. — Богомолец внезапно помрачнел и уставился мимо меня на кукурузное поле.
Меж кукурузных стеблей ныряла большая синяя бабочка. Нынче Мари Малярша была в синем шелковом платочке. Под ногами у нее, само собой, вертелись и мальчик, и ягненок; ни у кого из них, слава богу, не было ни малейших признаков ветрянки. Видно, доктор кое-чему научился у киргизов.
Не говоря ни слова, она расстелила перед мужем салфетку, потом вынула из-за пазухи розовый листок почтовой бумаги и повернулась ко мне:
— Гляньте, пожалста, что тут прописано. Почтарь принес, говорит, в суд меня вызывают.
— Это не вам, — сказал я, изучив послание, — почтальон, должно быть, пошутил. Мужа вашего в город вызывают.
