В тот же день страсть к наблюдениям за жизнью подвела меня самого. Спрыгнув с чердачной лестницы, я угодил прямо в объятия Фиделя, чистившего под лестницей ружье.
— Ты-то что потерял на чердаке? — он уставился на меня с недоумением. — Там нет никаких древностей, старина, вот разве что куча оловянных пробок от пивных бутылок времен татарского нашествия. Но они используются в педагогических целях: я раздаю их детям в награду за сданный экзамен. Дети радуются им, как сокровищам инков, а все потому, дружище, что со времен войны выросло целое поколение, в глаза не видевшее бутылочного пива. Нет, кроме шуток, ты что-нибудь высматривал на чердаке?
— Не на чердаке, а с чердака. — Я отряхнул колени. — Я присматриваю оттуда за моими работниками, проверяю, не придавило ли их одним из Семи холмов.
— Вот хорошо, что напомнил! Приходил недавно Марта Петух и требовал тебя во что бы то ни стало, но мы не знали, где тебя носит.
— Что-нибудь случилось?
— Ни черта у них не случилось. Не видали тебя с начала недели, вот и подослали старика шпионить, чтоб узнал, не удрал ли ты, часом, вместе с деньгами. Да, еще они снова нашли какого-то древнего осла, да не челюсть, а голову целиком. Как ты думаешь, это, часом, не Валаамова ослица? Марта Петух говорит, у него мундштук во рту.
— Сам он осел, твой Марта Петух! Наверняка наткнулись на захоронение всадников-язычников.
— Ну разве что пращуру Тёхётёму[120] вздумалось выбраться на поверхность и поглядеть на белый свет. Нельзя же, в самом деле, предположить, чтобы наша троица сама за ним спустилась, — веселился Фидель.
Когда я пришел на курган, от троицы осталась двоица. Марта Петух отправился на болото ловить ужей. С их помощью старик спасался от чудовищной жары: засовывал живого ужа под рубашку, чем больше, тот извивался, тем прохладнее становилось Марте. Своеобразная хладотерапия, причем относительно дешевая; разумеется, пока ужей не обложили налогом с оборота.
Кум Бибок спал на краю ямы, надвинув на лицо шляпу и по колено засунув ноги в свежевыкопанную прохладную глину. Кругом валялось штук десять объеденных кукурузных початков — наглядное доказательство того, что кум не грешил каннибализмом.
У потухшего костра сидел на корточках Богомолец и, надувая щеки, пытался вдохнуть жизнь в умирающие угольки, заправляя их в трубку плоским осколком кости. Надо признать, что раскуривание трубки — занятие истинно мужское, требующее полной самоотдачи, а потому я решил не обижаться на Андраша за то, что он даже головы не поднял при моем появлении. В нашей бедной маленькой Скифии и без того полный разброд и шатание, что же будет, если даже мы, курильщики, перестанем понимать друг друга!
