— Вы внимательно ознакомились с докладом, товарищ Ефимов? — спросила Суфия-ханум.
— Дважды прочитал. По-моему, доклад дельный и конкретный.
Она задумчиво постукивала пальцем по настольному стеклу. Потом решительно сняла с плеч оренбургский платок и повесила на стул.
— А как вы его находите? — спросил Ефимов, правильно поняв жест Ильдарской: предстоит, мол, серьезный разговор.
— Мне кажется, в докладе товарища Урманова немало ценных и правильных мыслей, но не выделено главное…
Ефимов сразу огорчился и поглядел на Ильдарскую недоуменными круглыми глазами.
— Как вас понять?.. Мы с товарищем Урмановым почти каждый день беседовали. В докладе ясно указано, что у нас хорошо и что плохо. Общее собрание внесет в это дело еще больше ясности. Тогда мы на хороших примерах подымем весь коллектив.
— Все это так, но за что вы, как партийный работник, ухватитесь завтра же? — прервала она, добиваясь прямого ответа.
Но Ефимов, несколько поспешно решив, что нет нужды усложнять и без того ясный для него вопрос, торопился убедить в этом и Ильдарскую. Она дала ему высказаться, больше не прерывая его, потом спокойно перешла в наступление.
— Мы прежде всего должны воспитывать у рабочих коммунистическое отношение к труду, чтобы каждый чувствовал себя за своим станком как настоящий хозяин, чтобы вкладывал в работу всю душу. Вы беседовали с рабочими по поводу доклада?
— По поводу доклада нет, — честно признался Ефимов и покраснел, — Я думал, товарищ Урманов…
— Пойду-ка я в цех к товарищу Урманову, — поднялась Суфия-ханум, — Потом еще поговорим. Расстраиваться не надо.
Механический цех делил заводской двор пополам. Непрерывным потоком идет масса грубого, неотделанного металла — поковки, литье, железный лист — из одного в другой конец просторного, светлого здания и на токарных, сверлильных, строгальных, фрезерных, зуборезных станках превращается в точные, тщательно, до глянца, отполированные детали разной, иногда причудливой формы. Затем они складываются, свинчиваются, скрепляются одна с другой, чтобы из ворот сборочного цеха, которым заканчивается заводское здание, выйти прочной, слаженной машиной, готовой к труду на колхозных полях.
Идя по гудящему цеху, Суфия-ханум обратила внимание на мелкий, казалось бы, факт: вдоль окон, за длинным верстаком, крытым линолеумом, работали слесари-инструментальщики. Они были в аккуратных, чистых спецовках.
Один из них, Ильяс Акбулатов, — Суфия-ханум знала его давно, — подошел к соседу слева и, что-то сказав, взял с верстака деталь, посмотрел на свет, покачал головой и снова что-то сказал. Сосед сердито вырвал из его рук деталь и поставил обратно. Акбулатов вернулся к своим тискам, взял такую же деталь, поднял ее до уровня глаз и, вертя на кончиках пальцев, залюбовался ею, откинув большую голову, — так любуются самоцветом. Потом повернулся к соседу справа, тоже молодому слесарю, ростом выше его на целую голову, Николаю Егорову, и бросил какое-то веселое словечко. По мгновенному обмену взглядами Суфия-ханум уловила, что они понимают друг друга с полунамека.
