Однако сегодня все обернулось иначе. В сенцах клуба, где вчера еще за окном виднелись ящики из-под апельсинов, теперь горой были навалены резиновые сапоги, галоши, дождевики, брезентовые куртки. А в зале отблески огня из печи играли на вымытом полу. По бревенчатым стенам были развешаны репродукции с картин. Парни и девушки чинно, как в музее, переходили с места на место, шептались, тихонько спорили.
– Посмотри, Вера, какая осень – каждый листочек горит! А как деревья отражаются в речушке, и следы от телеги на желтой траве. Это сено вывозили, правда?
Саша беззвучно тронул кнопки баяна, огорченно оттопырил губу.
– Вот поеду в отпуск, обойду всю Третьяковку заново, от подвала до чердака.
– Ребята, – сказал Костя Бондарчук. – Вы же знаете, я двадцать три года прожил в Ленинграде. Работал шофёром такси, тыщу раз проезжал мимо Эрмитажа, а не был в нем. Это смешно, ребята, да?
Никто не засмеялся.
Снаружи загрохотал мотор так, что затряслись половицы. Потом хлопнула дверь, и на пороге появился Лёва Королевич. На нём был темно-синий костюм, новенькие остроносые ботинки, белоснежная рубашка с галстуком "мотылек". Загорелые Левины щеки были выскоблены бритвой до блеска, блестели и курчавые волосы; видно, он их намазал чем-то, чтобы не торчали.
– Ты чего это?… – удивленно спросил Костя.
– Стиляга! Ей-богу, стиляга! – сказал Саша.
Лёва не обратил внимания на насмешки. Он нетерпеливо огляделся. Рыжеволосая девушка в накинутом на плечи ватнике с комсомольским значком сидела за столом у окна. Рядом навытяжку стоял Сережа Красавин и с трепетом смотрел, как ее ловкие тонкие пальцы разбирают ворох его рисунков.
– Вот это мне нравится. Есть глубина. Дом, дерево, вдали курган – все на своих местах. Перспектива вам удается. Ну, а это? Разве так достают воду из колодца? Изгиб спины у женщины неестественный, скорчилась, будто у нее в животе колики. Вы ее из головы писали, правда?
– Спасибо вам… – пробормотал Сергей. – Здесь ведь, знаете, спросить не у кого.
– Ладно, хватит тебе, Серёга. Пусти-ка нас.
Его оттеснили. Художников было всего три человека, но большинству ребят интересно было посмотреть рисунки товарищей, послушать, что о них скажет приезжая. Оказалось, что тихая Вера давно художничает, но никто об этом не знал. В ее простой школьной тетрадке, как живые, расцветали степные цветы – колокольчики, ромашки, метелки крвыля, узоры для вышивки. А комбайнер Степан Лузгин – тот принес целую кипу техники. Но это были не просто намалёванные сельскохозяйственные машины. Они работали: летело зерно из бункера в кузов автомашины, утопала в хлебах крылатая жатка, ряды валков скошенной пшеницы протянулись до горизонта, а над ними – солнце, и далеко-далеко на бледном степном небе-силуэт башни элеватора. И когда это Степка успел так насобачиться?
