На суше и на море, 1969 | страница 12

Савва Петрович без умолку говорит. Он явно почувствовал облегчение после признания в грехах.

— А вот почему такая разница между диким и выращенным? — обращается он ко мне.

— У нас в институте проверяли свойство и того и другого. Разницы нет или почти нет.

Я заметил, что мои новые знакомые стали прислушиваться к разговору.

Савва Петрович ухмыльнулся.

— «Почти»… В тайге «почти рядом» — сто верст.

— Мы считали по городскому масштабу.

— Приготовляли вы его как? — спросил корневщик. — Каким способом?

— Древним, корейским. После промывки вкладываем корень вовнутрь выпотрошенного цыпленка, запечатываем в фарфоровый сосуд и держим на пару до тех пор, пока корень и цыпленок не превратятся в однородную массу. Потом даем по чайной ложке.

Корневщики рассмеялись все, дружно, по достоинству оценив приведенный в шутку рецепт из древней книги по фармакологии.

— Во всяком случае, — продолжал я уже серьезно, — наверное, не стоит жарить корень на решетчатых противнях, по три, по четыре раза вываривать его в сиропе из тростникового сахара…

— Но мы-то не так… — прервал меня Савва Петрович.

— Не так. У нас промышленная сушка проводится в застекленных ящиках с отверстиями по бокам, под сильными электрическими лампами.

Распалась на угли толстая ветка в костре, мелочь засыпала пламя. Взметнулись, шарахаясь, в темноте искры. Огонь опал, померк. Тяжкий, мучительный и тоскующий вопль огласил тайгу:

— Уа-ва-ах-ха-ха-ууу-а…

От неожиданности у меня мурашки побежали по спине. И опять неподалеку, в гнетуще-мрачной тиши, захлебываясь страданием, возопил голос.

— А-ха-ха-ууу-а-ай!

Я старался не подать виду, что мне жутко. Молчали и корневщики.

Вспыхнули ветки, завалившие жар костра. Пламя осветило поляну, свет добрался чуть не до вершин. И над нами тенью пронеслось нечто огромное, несуразное, кувыркнулось в воздухе и, не издав ни звука, ни шороха, растаяло в чаще.

— Душа Ван-ганго, — срывающимся голосом пробормотал Савва Петрович. — Уходить отсюда надо. Не будет удачи.

— Удача… Была удача… — Пал Палыч махнул рукой и обратился ко мне, успокаивая. — Это филин-рыболов. У него размах крыльев — два метра. Он и пролетел над поляной. А раньше корневщики, ва-панцуй, думали, что это души трех братьев перекликаются. Души потерявших друг друга.

Наверное, мне не удалось скрыть не то испуга, не то оторопи, и Пал Палыч это заметил. Я подвинулся ближе к костру.

— Один на всей земле корень такой есть, — продолжал Пал Палыч, хитровато прищурившись. — Может, говорят, он в птицу или тигра, а то в простой камень обернуться. Вот поэтому его очень трудно найти. Филин пролетел. А вдруг и не филин это вовсе, а женьшень обернулся птицей. Узнать оборотня можно. Коли ты испугался, закрыл глаза и птица ли, зверь ли, камень исчезли, то и был женьшень.