Лабонья была подавлена неслыханной роскошью и великолепием этой виллы.
— Тебе здесь нравится? — опросил Шиву.
Она смогла лишь молча кивнуть — слова оказались бы бессильны…
…Домой они возвращались поздно вечером.
Всю дорогу Лабонья беспрерывно болтала от возбуждения. Сколько советов надавала она Шиву! Чтобы он не работал так много, берег свое здоровье! Сколько ласковых слов произнесла она, сидя рядом с ним, сколько раз ее рука касалась плеча Шиву! А Шиву в душе только смеялся. Гордая дочь Чхотто-Лахири теперь у его ног, покорнее рабыни. А ему больше ничего от нее не нужно — он своей цели достиг. И разговаривать ему с ней больше не о чем.
На этот раз Кхурима могла быть спокойной — Шиву не взял Лабонью под руку.
— Кхурима! — сразу же сказал Шиву. — Со службой для Лабоньи ничего не вышло.
— Не вышло?
— Нет! Ее не приняли.
Голос его звучал сурово и жестко. Лабонья взглянула на него в полном недоумении.
— Я подумал и решил, — продолжал Шиву, — что вам и в самом деле лучше вернуться в деревню. Поезжайте завтра же, я все устрою.
— Ты хочешь сказать, нам нельзя больше оставаться евтвоем доме? — спросила Кхурима.
Лабонья, будто что-то поняв, вся затрепетала. Искоса посмотрев на нее, Шиву оказал:
— Я был бы только счастлив, если бы вы погостили у меня подольше, но, к сожалению, до меня дошли разные слухи… Люди дурно толкуют ваше пребывание в моем доме.
Лабонья простонала:
— Что означают эти слова, Шиву-да?
А Шиву бесстрастным голосом продолжал:
— Да и с Болу ничего не получилось. Он еще слишком мал, ничего не умеет.
— Да, конечно, это так… — невесело согласилась Кхурима. — Значит, мы должны ехать?
Шиву рассмеялся.
— Вы ведь сами все время твердили: уедем, уедем. Значит, так лучше. И дом ваш в деревне пустует, никто за ним не смотрит. Это ведь тоже вас тревожит, Кхурима, не так ли?
Лабонья засверкала глазами, крикнула:
— Довольно! Замолчи! Не желаю слушать негодяя! Ты лгун, вор, обманщик! Но знай: твой дом — не единственный дом в Калькутте!
— Чего ты кричишь, Лабонья? Шиву говорит дело, — остановила ее Кхурима.
— Ах, ты ничего не знаешь, мама!.. — Лабонья задохнулась от возмущения, обиды, гнева.
Шиву невозмутимо продолжал:
— Если ты, Кхурима, поселишься здесь в Калькутте в какой-нибудь дыре со взрослой девушкой, прилично ли это будет?
— Ты прав, Шиву. Нам нужно возвращаться домой.
Придавленным, глухим голосом Лабонья произнесла:
— Подлец!
— Да что ты понапрасну ругаешь его? — рассердилась наконец Кхурима.
