– Да, Джули? – невнятно произношу я со своей безопасной дистанции. – Тебе что-то нужно?
– Привет, Сэм! – Я боюсь, что ее голос, словно приторный сироп, сейчас выльется из трубки и протечет мне прямо в горло. Она делает паузу, ожидая, что я отвечу таким же жизнерадостным приветствием, но я молчу. – Э-э-э… я хотела спросить, не найдется ли у тебя минутка заглянуть ко мне в кабинет? У меня сейчас сидит одна твоя пациентка. Во время группового сеанса у нас случилось маленькое происшествие.
Слова «маленькое происшествие» Джули произносит так, словно речь идет о девочке из ясельной группы, которая во время полуденного перерыва на сон намочила штанишки.
– Какая пациентка?
– Ташондра. – Она медленно, едва ли не по слогам выговаривает сложное имя. Боится, что, если исказит его, ее обвинят в расизме или в том, что она не знает имен пациентов или не умеет устанавливать контакт с людьми.
– Хорошо, буду через минуту. – Я даю отбой до того, как она обольет меня еще ведром своих сиропных «приятностей», и медленно направляюсь к ее кабинету.
Я громко стучу в дверь и внезапно осознаю, что, хотя мы с Джули работаем уже несколько лет, мне ни разу не приходилось бывать у нее в кабинете. Дверь распахивается, и я вижу Ташондру. Она сидит на голубом пластмассовом стуле, какие мы используем в залах для групповых сеансов (похоже, в заведении не нашлось нормальных офисных кресел для Джули), и выражение лица у нее пристыженное. Джули жестом приглашает меня внутрь, я вхожу и осматриваюсь.
Здесь нет ни книг, ни папок с файлами – словом, ничего, что говорило бы: это кабинет врача. По крайней мере, на виду. Зато на книжной полке сидит большой медвежонок в зеленом свитере от «Ральф Лорен». И стоят фотографии родных Джули в белых деревянных рамках, с вырезанными на них дурацкими слащавыми цитатами о сестринской дружбе и любви. Она закрывает за мной дверь, я слышу звон колокольчиков и оборачиваюсь посмотреть, что это такое. На двери два крючка: на одном висит светло-бежевое шерстяное пальто Джули с розовым клетчатым шарфом, а на другом – пухлый веночек из ткани, украшенный кружевами и бубенчиками. Последней каплей становится искусственно состаренная деревянная пластина в рамке, разрисованная цветами, со «старинным» шрифтом. «Живи, Смейся, Люби», – выгравировано на ней. К горлу у меня подступает комок; это непереваренный ланч грозит вырваться наружу. Сдерживая тошноту, я несколько колеблюсь: может, все-таки сблевать Джули на голову? Прямо на идеальную укладку. Должно быть, выражение отвращения на моем лице слишком очевидно – Джули берет меня за руку и спрашивает, все ли со мной в порядке.
