И замолчала — слезами захлебнулась. Я опять ее — по голове:
— Ну, ну, дурашка, чего?
— Сегодня… Убежала… Птица пищит, я за ней. И сюда забралась. Веткой… Веткой сбило очки. И все по-другому стало. Ушло — далеко, далеко. Я не знаю… Я идти не могу — земли как будто нету!
Страх меня заледенил всего. Зуб на зуб не попадает. И как сумел все-таки — руки ее осторожно приподнял, голову откинул. Она вся зажмуренная, и слезы, слезы по лицу…
— Посмотри! — кричу. — Не бойся! Глаза открой! Шире!
Она чуть разлепила ресницы. Я уж и сам — чуть не в слезы:
— Смотри, смотри, Гэля!
И глаза ее раскрылись. Синие. Мокрые. Живые.
И поворотились — медленно, трудно — прямо ко мне.
— Гэлька! — закричал я. — Ты же нечаянно вылечилась! «Серебряным листом»! Ты видишь!
А она все плакала, плакала, плакала…
Это все летом было. В курортном городе. А сейчас уже осень. Я уроки сделал и перечитываю письмо от дяди Кости. Он пишет, что все горные растения, семена которых прислал ему старый пастух, изучаются в Академии наук. И что Гэля ходит в первый класс. Писать она еще не научилась, но зато посылает мне…
И я беру в руки Гэлин подарок. Подношу к лицу, вдыхаю удивительный запах. Трудно даже поверить, что так может пахнуть узкий листочек, весь серебряный, словно крохотная рыбешка.
«Агу — не могу, засмейся — не хочу!» — это меня пацаны дразнят. За то, что сестренку в коляске транспортирую да еще разговариваю, я ей «агу!», а она вся сощурится и хохочет — хохочет, без голоса, просто так — лицом, руками, ногами — если тепло, если не запеленута…
Я тоже так раньше думал: футбол гонять или собаку прогуливать это вот дело, а с ребятишками — пусть бабки возятся или, на худой конец, девчонки. А у нас бабушка — московская, не хочет приезжать, квартиру терять. Родители, понятно, работают. Вот и стал я нянькой. Пускай во дворе смеются. Не знают они, как это бывает — когда вот такое малое, и не говорит еще, и не ходит, и руками не владеет, а уже тебя узнает и тебе — лично — улыбается.
Подросла Ксанка, еще интереснее стало с ней гулять Никогда не угадаешь, что у нее с языка слетит. Идем раз по бульвару, кто-то таксу на поводке ведет. Ксанка всполошилась: «Боря, смотри, этой собаке забыли ноги приделать!». Или еще было: идем с ней через двор. Вместе с бельем на веревке висит кошка тряпичная: кто-то игрушку вымыл и повесил сушиться, прищепкой за хвост прищемив. Ксанка это видит — и опять ко мне: «Боря, смотри! Так нельзя! Прицепи ее за ухо, а то у нее головка закружится!»
