– Так ты едешь со мной, Франческо? Или дождешься марта здесь? – спросил он просто ради приличия, чтобы избежать очередной ссоры.
– Я что, дурак – лезть под лавины? У меня не свербит в заднице с первым появлением весеннего солнца, как у некоторых, которые не могут жить без поцелуев девицы легкого поведения, – снова начал брат, не оценив деликатности Тициана. Между ними, как обычно, завязалась потасовка.
* * *
Тициан перенес свои вещи в небольшую комнату в мастерской Джорджоне, во флигеле дворца Контарини. Он раньше не представлял, что можно чувствовать себя таким свободным: каждый день казалось, что он летит, летит в неизвестность, в прекрасную неизвестность. Он пугался иногда: не падение ли это в пустоту? Но нет, подсказывало сердце, именно сейчас начинает воплощаться его подлинная судьба! Справится ли он с новой работой? Родители и Франческо в одном были правы: теперь он сам отвечал за сделанный выбор, за каждый свой день и за собственное будущее.
Когда леса вокруг Подворья были готовы, стены тщательно сглажены, приступили к грунтовке. Тициан месил раствор, наносил его на стену, добавлял воды или извести – и снова месил. Он уставал каждый день так, что ночью падал на свой топчан и засыпал голодным. Он старался работать больше, чем Джорджоне, однако скоро понял, что это нетрудно. Дзордзи не привык утруждать себя слишком, он был не способен работать больше трех-четырех часов подряд, после небольших усилий ему надо было отдохнуть, пообедать с друзьями. Вечера Дзордзи посвящал музыке или снова встречался с друзьями, наслаждаясь беседой и вином. Изредка, далеко не каждый день, он занимался в мастерской своими картинами. Но писал их медленно, не спешил, никого не приглашал посмотреть на них, однако и не прятал. Джорджоне работал спокойно и расслабленно – так же, как общался или пел.
Иногда Тициан заходил к Дзордзи, смотрел на его загадочные работы, ему стало казаться, будто что-то привязывает его к этим полотнам. Кроме «Трех возрастов философии», которые Джорджоне привез из Азоло, Тициан особенно любил рассматривать картину, которую Дзордзи начал зимой и продолжал, по обыкновению не торопясь, прописывать. Она напоминала сон или мечту. Глядя на эту картину, Тициан часто впадал в блаженное состояние, похожее на забытье. В центре были изображены двое мужчин, играющих на инструментах, они сидели на поляне, в роще среди гор. Что больше всего удивляло на картине: там были одетые мужчины, поглощенные музыкой, и обнаженные женщины рядом – спокойные, красивые, сильные женщины.
