Они проще и опытнее. В большинстве своем — это пожилые люди. Работники на фермах, браконьеры, все они живут на границе законно. Есть тут кабаки, где половина бара находится в Бельгии, а дверь — в Голландии. Там, где граница — настоящая граница, у моря, на Маасе, там нет проблем. Но здесь, — это же смехотворно. Политики могут проводить черту, но границы не существует. Канава, живая изгородь, кроличья тропка. Фермер может начать пахать свое поле в Бельгии, а развернет трактор в Голландии. Что мы можем поделать? Устроить минные поля, поставить колючую проволоку, насыпать позади нее песок и подравнивать граблями каждую ночь? Мы ставим поперек дороги хлипкие деревянные загородки, красные с белым. Нет никаких шансов на успех, когда имеешь дело с людьми, которые могут спокойно ходить в темноте, не шарахаются от кустика ежевики, не боятся промочить ноги. Невозможно предвидеть, что эти старики сделают. За ними куда труднее следить, чем за этими бронированными парнями, которые в большинстве своем — просто неотесанные дурни. Переправлять масло за границу — для тех — самая веселая шутка из всех, какие им доводилось слышать. Они рады небольшим деньгам; получи они больше, им будет просто невдомек, куда их потратить.
Старому Бенни, он живет почти рядом со мной, как раз стукнуло семьдесят. Он может проделывать на велосипеде по двадцать километров туда и обратно, да еще и перетащить на спине сто фунтов масла. Они сбрасывают масло в канаву, а потом подбирают его на трактор, перетаскивающий брюкву, или на хлебный фургон, или на грузовик с молоком. А если я его поймаю на рассвете, то в одном кармане у него окажется заяц, в другом — его пес, а вид у него будет — воды не замути. Десяток таких старых мошенников может за неделю переправить тысячу килограммов масла. Если идет дождь, вы и не заметите, пока не споткнетесь о них. Ни шума, ни стука, никаких расходов, — фантастический доход.
Я волосы на себе рвал, гадая, кто мог тайно руководить этим. Кто договаривался, чтобы масло оставляли в определенных местах и чтобы его забирали оттуда. Я заподозрил нашего приятеля-рыболова, и похоже, что я был прав. Сделать ему я ничего не мог. Что можно иметь против человека, который отправляется удить рыбу, — даже если он ее никогда и не удит? Не мог же я помешать ему заглянуть туда, чтобы узнать дорогу, или сюда, чтобы спросить, который час, или зайти в какой-нибудь сельский кабачок, чтобы спокойно выпить пива? Иными словами, я не мог помешать ему получать чистый доход в добрых три тысячи монет в неделю. Все свои догадки я с таким же успехом мог запихнуть в трубку и выкурить ее. Он знал границу так же хорошо, как местные. Не знаю почему, но я об этом очень много думал. Все, до чего я додумался, это то, что он знал эту местность с войны. Может, движение сопротивления. Ну, если его прикончили на прошлой неделе в Амстердаме, то мне его не жаль, не постыжусь вам признаться. Это избавит меня от массы проклятых забот.
