Ну, так он и думал. И что пользы от того, что он узнал?
Прошло более года, был уже не май, а октябрь; скверное лето неожиданно сменилось чудесной осенью. Все высовывались из окон, чтобы насладиться восхитительным сочетанием теплых лучей солнца и прохладного чистого воздуха. Ван дер Вальк переправился на пароме через Эй; он только что побывал в аду, в Северной зоне Амстердама; грязная работа среди вонючих задних дворов фабричных зданий. И теперь не мог вдоволь насладиться солнцем, сверкавшим на медлительных водах внутренних гаваней; остановился у Центрального вокзала, испытывая детское желание прокатиться обратно на пароме: на воде было так изумительно.
И как ребенок, остановился, чтобы посмотреть на пароход, отправляющийся в деревню Маркен, поглазеть на толпу взъерошенных туристов в темных очках, проталкивающихся в речной трамвай. Когда он увидел Люсьену, сидящую в одиночестве на террасе рядом с пристанью, за пустой кофейной чашкой, не столько любопытство подтолкнуло его к ней. Это был хороший предлог, чтобы остаться посидеть на солнышке.
Она прекрасно выглядела. В обрамлении этого серого с золотом дня, со своими белокурыми волосами и серым платьем, она как будто сошла с полотен Сислея. Она не узнала его, но и она тоже изменилась. «К лучшему, — подумал он, — кажется тоньше, стройнее, красивые глаза стали больше«. Прическа была другой; ни украшений, ни косметики, и так гораздо лучше, — с его точки зрения. Люсьена тоже любовалась солнцем над танцующими водами, но в глазах ее не было блеска, и вид у нее был мрачный. Все же она приняла от него сигарету, и что-то теплое появилось в изгибе ее широкого рта.
— Первая за неделю. Хорошо!
— Бросили курить?
— Нет, экономила. Покупаю одну пачку на уик-энды. Я ведь теперь бедная, знаете ли.
— И вас это очень беспокоит?
— Конечно. И дело даже не в бедности, к ней привыкаешь. Но отсутствие денег делает человека рабом, — это меня беспокоит. Вся моя жизнь состоит из сплошного притворства, потому что мне хватает только на прожитие. О вещах я не думаю, но я мечтаю иметь пять тысяч в год и быть свободной. — Она оперлась подбородком о крепкую руку и серьезно взглянула на него. — Можете вы это понять, или вы такой же, как все эти крестьяне, которые могут обладать миллионами и все-таки оставаться рабами?
— Да, могу это понять.
— Но я не собираюсь так продолжать.
Эти слова вызвали в нем какое-то странное чувство родства с нею. Чем-то они были похожи друг на друга; пожалуй, она могла бы сойти за его маленькую сестренку. И в ее возрасте он думал точно так же, разве нет?
