Таким образом, историю военизированного насилия после Первой мировой войны следует изучать сквозь призму этих более масштабных событий — революций, краха империй и этнических конфликтов, — которые, в свою очередь, определяют структуру данной книги. Мы полагаем, что невозможно разобраться в сущности кровавых конфликтов послевоенного периода, не принимая во внимание русской революции, последовавшей за ней Гражданской войны и ее влияния на Европу. С русской революцией было связано контрреволюционное движение, зародившееся как ответ на поражение в Первой мировой войне и радикализацию левых сил на большей части Центральной Европы, а также в Италии. К этой теме мы перейдем далее. Между двумя этими явлениями, как географически, так и в плане генезиса и источников вдохновения, находилось преимущественно (но отнюдь не исключительно) этническое военизированное насилие, порожденное борьбой за создание (и против создания) новых национальных государств и границ в Центральной и Восточной Европе. Оно является темой нижеследующих глав. Однако из принадлежащей перу Юлии Айхенберг главы, в которой сравниваются Польша и Ирландия, и из главы о британском военизированном насилии в Ирландии, написанной Энн Долан, следует, что сопоставимые условия существовали и на крайнем западе континента. Наконец, непрерывность хронологических рамок 1918–1923 годов и подтверждается, и вновь актуализируется при рассмотрении роли военизированного насилия в фашистской Италии, где оно не только привело в 1923 году соответствующее движение к власти, но и имело долгосрочные последствия, выразившееся в характере фашистского государства. Франция дает нам пример обратного рода: ограниченные проявления военизированного насилия в этой стране после 1923 года позволяют получить представление о некоторых причинах, по которым феномен военизированного насилия затронул многие, но отнюдь не все регионы послевоенной Европы. Теперь более подробно рассмотрим тезисы, лежащие в основе каждого из разделов нашей книги.
Русская революция и военизированное насилие
Те революции — политические, социальные и национальные, — которые происходили в различных регионах Российской империи с первых месяцев 1917 до осени 1918 года, могли и не быть насильственными по своей природе. Путь, который привел от Февральской революции 1917 года к Гражданской войне, разразившейся летом 1918 года, мог принять иное направление. Однако успешная консолидация власти в руках малочисленной, но целеустремленной революционной большевистской группировки зимой 1917/18 года, в разгар крупномасштабного военного конфликта, уже придавшего импульс этнической борьбе с ее собственной динамикой, вдохнула мощный заряд энергии в революционное насилие, ответом на которое стало возникновение столь же целеустремленных контрреволюционных армий, чьей основной целью являлись жестокие репрессии против революции, и в первую очередь — против революционеров. Соответственно революционное и контрреволюционное насилие с новой энергией распространилось по Европейской России (а также по Кавказу и Средней Азии), совершенно затмив отдельные, хотя и мощные вспышки революционного насилия, наблюдавшиеся в Европе до 1914 года. В некоторых регионах крах государственной власти и экономические сдвиги, ставшие следствием революции, привели в 1918–1919 годах к социальному распаду, вызывавшему на местах организацию примитивных вооруженных организаций самообороны. Как показывает Уильям Розенберг в главе, написанной для данной книги, эти события задавали наиболее фундаментальный импульс к появлению военизированных организаций в хаосе русской революции. Однако ответ большевиков заключался не в формализации военизированных политических практик, а в новом долговечном феномене политики XX века: в возникновении современного революционера-коммуниста, подготовленного к политической работе и к необходимости насильственных мер при строительстве нового государства на партийной основе
