все чаще бравшие на себя ответ на эти угрозы, также считали своими главными противниками «большевиков». Контрреволюция настолько сильно нуждалась в противнике, существующем хотя бы в символической или в воображаемой форме, что даже спад итальянского социалистического и профсоюзного движения в начале 1920-х годов ничуть не помешал фашистам по-прежнему раздувать страхи перед большевистской угрозой
>{107}. Если фашизм действительно был «гражданской религией», то, подобно многим другим религиям, ему приходилось инсценировать манихейскую борьбу со своей собственной антитезой
>{108}.
Исходя из того, что страх перед большевизмом был в той же мере порождением тех, кто ощущал его и потакал ему, как и реалий Советской России, что мы можем сказать о тех формах, которые он принимал? Были ли ему присущи какие-либо характерные мифы или черты, проявлявшиеся в любом окружении и позволяющие объяснить роль этого страха как стимула для консервативной и военизированной реакции? При всей скудости вестей, о том, что происходило в России, о насилии Гражданской войны и полном расстройстве повседневной жизни, включая голод 1921 года, в борьбе с которым участвовал фонд «Спасем детей», конечно, было известно>{109}. Однако именно связь между этим хаосом и разрушением социальной системы посредством коллективизации и конфискации богатств превращала большевизм в ужасное подтверждение звучавших в течение полувека предупреждений контрреволюционеров о том, что социализм означает уничтожение экономики и самой цивилизации. В изданном в 1919 году памфлете UGACPE француз, проведший в Петрограде зиму 1917/18 и большую часть следующего года, рассказывал о том, как трудно было просто выжить среди повседневного насилия («нередко бандиты убивали тех, кого грабили»), и делал следующий вывод:
Большевизм, представляющий собой непосредственное и полное выражение принципов марксистского социализма — классовой борьбы, обобществления средств производства и [насаждения] коммунизма путем ликвидации частной собственности, — впервые в мировой истории стал в России предметом поразительного эксперимента. Его результаты доступны всем, и ни один свидетель, пользующийся доверием, не может отрицать того, что большевизм = гибель>{110}.
Подобные впечатления образно отражались на плакатах и в фильмах. На плакате, использовавшемся французскими промышленниками во время антибольшевистской кампании 1920 года, были представлены «три элемента производства — труд, капитал и способности», буквально взрывавшиеся от факела большевика-саботажника, тем самым показывая, что «Франция скатится в разруху, если допустит у себя большевизм» (рис. 2).
