— Ну здравствуй, друг ситный!
— Лёша?!
— Он самый. Куда путь держишь?
— К тебе!
— Ко мне?
Отец усмехался. А рядом с ним жена и дети. Семейный поход по городским достопримечательностям.
— Да. Дай, думаю, к папашке зайду!
— Весёлый, я гляжу. Как дела-то?
— Зашибись дела! Чего мне печалиться.
— К матери не ездил?
— Нет, а ты?
— Не до этого было. Ну и потом, раз ты не ездил… Куда идёшь-то?
— Надо тут.
— Может, действительно к нам сходим? Мы до дома сейчас.
— В другой раз.
— Чего так?
— Дела.
— Ну смотри. А то бы посидели, перекусили. Выпили бы немного, в шахматы поиграли.
— Заманчиво. Но не могу.
— Ну, как знаешь.
— Бывай.
Люди. Наивные, жалкие, несчастные. Живут, смеются. И никак без них нельзя. Или с ними, или никак. Печально. Впрочем, печально ли? Можно выбирать дистанцию, ритм взаимодействий — можно, почти уверен, что можно. Просто не принимать близко к сердцу, не брать в голову, всё по плану, всё по отмеренности, всё по замыслу — а замысел-то прекрасен! Ведь прекрасен, разве не так? Люди. Живут, смеются, грустят… Пусть, пусть, так и должно, так и надо. Так и будет. Потому что замысел гораздо грандиознее, чем чьи-то сомнения и раздумья. Их не принимают в расчёт.
— Ты знаешь, а быть может и не надо выходить за очерченные рамки? Желание? Ну что желание. Хочется, понимаю. Но оно для того и придумано, желание, чтобы испытать прочность и целостность. Прошедший испытание получает приз, не прошедший теряет всё, в том числе надежду, в том числе иллюзии.
— Это безопасность, это ограждение от неприятностей. Потому и очертили, чтобы не позволить тебе разрушиться на открытом пространстве, где среда враждебна. Это забота. Неприятная, но забота. Потому что так надо, потому что для иного ты не готов. Кажется, что готов, хочется казаться, но сосуды тонки, кости хрупки, а сердце мало. И нечего стремиться, ибо не позволено.
— А ты стремишься. Жизнь представляется бессмысленным кошмаром и абсурдом, окружающие люди неразумными роботами, события, происходящие с тобой, ввергают лишь в уныние, потому что ни единого просвета в осмысленность и цельность не проглядывает за их плотной пеленой, потому что ничтожность их ни на йоту не смахивает на отражения тех образов, что рисуются сознанием.
— Вот ты спокойна, ты естественна. Тебя не тревожат сомнения и душевные смуты. Это цель? Это выход за очерченные рамки? Неужели именно здесь умиротворение?
— Почему они вообще мерещатся, эти выходы? Куда, во что, их нет, я наверняка уверен, что никуда прорваться невозможно, ни в иные состояния материи, ни в иные состояния духа, их просто нет. Есть только то, что есть. Но они приходят, они терзают своей заманчивостью, они кажутся вполне достижимыми и зовут, зовут, зовут за собой.
