— А вот здесь тоже интересный поворот, — смотрел я на экран. — Встреча с французскими колонистами. Сцена минут на двадцать! Катер плывёт по мёртвой реке, вокруг только выжженная земля, и вдруг — райский оазис. Женщины в изящных платьях, мужчины в строгих костюмах, еда на серебряных тарелках. И женщина, которая не прочь лечь с главным героем в постель. Удивляют меня такие повороты с женщинами, ну да ладно, раз так задумали авторы, так тому и быть. В каждом фильме с главным героем готова лечь женщина — причём не имеет значение, где происходят события: в городе, в деревне, на необитаемом острове или в пустыне — женщина находится всегда. Что сказать, хорошо быть главным героем и плохо второстепенным.
— А Клина именно здесь хоронят! Мистера Клина, семнадцатилетнего чёрного пацана. В официальной версии его убивают под обстрелом — и всё, он как бы исчезает. А здесь всё рассказывается подробно — вот хоронят, вот кладут сверху флаг.
Я положил голову Ане на колени, она гладила меня по волосам. В другой руке держала стакан с вином. Вино она пить не умела — опрокидывала стакан и выпивала вино как воду. Вот и теперь, с пустым стаканом в руке она ждала, когда я допью своё вино и разолью снова. Сразу я ей не подливал — она могла выпить огромное количество. Что могло с ней в таком случае произойти я не знал, но чувствовал, что добром это не закончится.
Причём я был уверен, что много пить ей нельзя совсем не по болезни, а оттого, что Анина натура была слишком хрупкой и чувственной. Она потому и понравилась мне, что сразу же подкупила своей открытостью, которую мало кто в ней замечал. Впрочем, замечать кроме матери было некому. Но даже она, её мать, как мне казалось, совсем не пыталась разглядеть в Ане что-то большее, чем просто нездоровую девушку.
— Помнишь комедию «Горячие головы»? — спросил я её. — Да помнишь, мы её смотрели как-то вместе… Так вот, там есть эпизод, где пародируется «Апокалипсис сегодня». Чарли Шин — кстати, сын Мартина Шина, капитана Уилларда — плывёт на военном катере по какой-то азиатской речушке и пишет в своём дневнике: «Ад — это невозможность разума». Там эта фраза подана как прикол, как стёб, как издевательство над тяжёлыми внутренними монологами героя «Апокалипсиса», но — чёрт возьми! — какие же глубокие это слова! Я думаю, Коппола с удовольствием включил бы их в свой фильм, если бы додумался до них в процессе съёмок. Ад — это невозможность разума… Глубина и тяжесть этой мысли просто скручивает меня и прибивает к земле. Ад — это невозможность разума… Невозможность разума.
