Стараясь не потерять равновесие, Йося тянет бутылки. Лицо его озабоченно — а вдруг наши запасы склевала буржуазная акула или выпил водку из горлышка случайно оказавшийся в этих местах водолаз. Возможно чей-то шпион.
— Есть!!! — радостно на все побережье орет он, увидев в воде бутылки.
— Ура! — подхватываем мы.
И прыгаем в воду, теряя ощущение того, что тело наше ограничено размерами. Мы становимся огромной, тугой, зеленой и солоноватой водой, которая медленно поднимается в небо, а потом так же медленно опускается вместе с лодкой, вцепившейся в нее якорной веревкой.
Дядя Сева расстилает на корме газету. Кладет на нее помидоры, которые только что появились на Привозе, нарезает малосольную скумбрийку прошлого улова. Другим ножом режет хлеб, упираясь буханкой в грудь. Эту работу он не доверяет никому. Он делает ее медленно и подробно.
— Мы будем кушать прямо с газеты «Правда»? — спрашивает Йося.
— Ну да, а что? — поднимает голову дядя Сева.
— С «Правды» я не буду. С «Правды» — я объявляю голодовку.
— Что же делать? «Дэйли воркер» я не выписываю.
Дядя Сева роется в сумке. Он находит в ней клочок «Новостей спорта» и расстилает его рядом на корме, затем перекладывает сюда пару помидор, кусок рыбы, хлеб.
— Так пойдет? — спрашивает он Йосю. Тот кивает головой. Открываются запотевшие бутылки. В четыре граненных стакана наливается по пять капель водки, в два — по сто граммов. Столько лет миновало с тех пор, а я не помню ничего вкуснее, чем те десять граммов ледяного огня, кусок скумбрии, который еще пахнул морем и помидора, красного, как солнце, каким оно будет вечером, когда мы вернемся к нашему причалу.
Йося сильно морщится, но пьет до конца свою порцию.
— Есть таки за что ненавидеть этих сионистов, — говорит он, кусая помидор, — заставляют пить такую гадость целый народ.
Мы смеемся. Он тоже. Затем он лезет в свою потертую клеенчатую сумочку и достает транзистор. Целый день на пляже он слушает революционные песни и последние известия, будто, кроме этого, нет других трансляций. Но сегодня его приемник молчит, словно он объявил забастовку, как английские шахтеры.
Йося удивлен этим молчанием. У него вытягивается вперед нос, будто таким образом он собирается удлинить антенну. Молчат наши станции, перестали клеветать и мерзавцы из-за рубежа.
И вдруг дядя Сева догадывается в чем дело.
— А, — говорит он, — так ведь мы стоим на траверзе размагничиванья судов. Конечно же здесь ликвидируются все волны, в том числе и радио.
