Фамилия не соответствует | страница 7



Женька напряг мышцы, как культурист. На лице его появилось трагическое выражение. Трагичнее, чем у античных юношей. Он перебарщивал лицом. Его веселая одесская жизнь обретала классические формы.

— Братцы, — спрашивал Женька, — вы, разом, не антисемиты? С сегодняшнего дня я маланец. Кажется, это у вас там было сказано: бойся маланцев даров приносящих. Так что предупреждаю сразу — я еврей доброволец.

Женька замолчал, так как к скверу подошли двое, явно под мухой. Однако не будем делать из мухи слона.

— А, Лаокоон, — сказал первый.

— Какая Алла? Тут баб нет. — Второй был явно приезжий.

— А — отдельно и Лаокоон — отдельно. Как вода и спирт. А — это восклицание. Вроде — у, или — о. Лаокоон же — это имя. Тебя зовут Федя, а его Лаокоон. Лаокоон Иванович. Что тут непонятного, обыкновенное заграничное имя.

— Понял. А что, завтра их будет пятеро?

— Почему пятеро? Считаем. Раз, два, три, четыре. Их четверо, соображают на четверых. По сто грамм.

— Утром соображали на троих.

— Подожди. Раз, два. Действительно добавили четвертого.

— Халтурщики! Даже цвет подобрать не смогли. Этот четвертый гораздо темнее.

— Может быть он негр. Эфиоп.

— Не выражайся. Эфиоп твою мать.

Женька начал смеяться. Двое посмотрели на него ошалело.

— Братцы! — Заорал Женька. — Я свой, русский. Вернее, еврей.

Пьяные бросились наутек. До такого состояния они еще не допивались.

Женька хохотал. И вдруг ему стало казаться, что змея на его горле шевелится. Он попробовал вылезти из витка, но не смог. А ведь так легко вошла внутрь холодного мрамора голова!

— Спокойно, — сказал он себе и, сделав усилие, освободил шею. — У, Змей-Горыныч! — замахнулся он в темноту, когда мы нашли его около Лаокоона. — У-У — это мое восклицание. А вообще-то я только что двух довел до белой горячки. Так давно это было. Женька Ермолаев. Еврей-доброволец. Карузо. «Аморе, аморе, аморе!» Бутылка вина на табуретке, застеленной газетой. И все-таки осталось у меня на всю жизнь ощущение, что рядом, по соседству с нами, жили древние греки. Они наблюдали за нами, завидуя живой жизни. И танцевали сиртаки под змеей, когда мы пели итальянские песни.

И даже в обычный день стоило мне перейти дорогу, как я попадал в другое тысячелетие. Хотя звенели трамваи на Преображенской улице, и пахло жареными перцами с одного, кипящими в постном масле бычками с другого и подгоревшими синими с третьего двора. И еще из нашей эры в ту, античную, доносился голос моей мамы:

— Халамидник! Иди за хлебом. Нашел когда смотреть Лаокоона! Через десять минут Маруся закрывает магазин.