— Я разве отказываюсь?
— Я не говорю, что ты отказываешься.
— А что ты говоришь?
— Я говорю, что ты ноешь.
— Ты тоже ноешь по поводу того, что я ною. Это вместо то го, чтобы в неописуемом восторге воскликнуть: «Супер, Леня, ты опять ноешь!»
— Ладно, — рассмеялся Брюня, — поедем! Туда и обратно! Хилый ветерок немного оживил у ног траву.
Однако после Соболева, точнее после Соболевского самогона под гитару, мы несколько ослабли. Брюня еще держался молодцом, а вот меня заметно покачивало.
К гастроному мы подошли без десяти девять, но он был уже закрыт.
— Что за беспредел! — возмущался Саня. — Еще десять минут, вашу мать!
Он разошелся, кричал, стучался… Безрезультатно. Разве что к стеклянной двери дважды подходила дородная женщина и грозила нам кулаком.
— Безобразие! — сказал Брюня и задумался. — Слушай, Леня… А давай им витрину разобьем.
— Зачем?
— А зачем они закрываются на десять минут раньше? С несправедливостью следует бороться! Даже в мелочах!
— Согласен, только… при чем тут витрина?
— А мы при чем?
— В каком смысле?
— В прямом!
— Подожди, я потерял нить разговора.
— Меньше слов, — решил Брюня, — больше дел.
— Ну, хорошо.
Мы порыскали вокруг, нашли по убедительному булыжнику…
— Всякую несправедливость небходимо либо искоренять, либо — раз уже поздно — наказывать за нее.
— Кого же мы накажем в данном случае?
— Никого! Но! Мы дадим понять, с нами так поступатьнельзя, мы не потерпим. Витрина — ерундень! С одной стороны! Но с другой, витрина — это мельница!
— Чего?
— Витрина — это мельница, в которой… этот… как его? Дон Кихот! Витрина — это мельница, в которой Дон Кихот видел дракона.
— Саня, ты бухой.
— Не думаю. Ты готов?
— Да!
— Итак, кидаем и бежим, — предупредил Брюня.
— Я кивнул.
Сердце слегка забеспокоилось. Я ощутил знакомое чувство тревожной радости, или, если хотите, радостной тревоги.
Мы одновременно размахнулись и бросили свои камни. Они еще летели, а мы развернулись, но не побежали; спокойно, не спеша зашагали прочь. За спиной раздался звон.
Хотелось прокричать что-то нечленораздельное, просто набор каких-то диких звуков…
Метров через тридцать мы услышали позади себя:
— Эй, пацаны!
— Не оборачивайся, — шепнул я Брюне, и тут же мы оба, остановившись, медленно развернулись.
Мне стало не по себе.
К нам приближались пятеро парней, примерно нашего возраста, ну, может, на пару лет моложе, все до единого в спортивных костюмах. Я не рискнул бы даже предположить, будто вид их был мирным, а намерения дружелюбные.
