Однажды вечером я играл во дворе в паровозики, и тут в калитку вошел отец. Я сделал вид, что не замечаю его, и сказал вслух, будто разговаривал сам с собой:
— Если здесь заведется еще один дурацкий младенец, я ухожу из дому.
Отец остановился как вкопанный и глянул на меня через плечо.
— Что-что ты сказал? — строго спросил он.
— Да это я так, про себя, — ответил я, стараясь не показать, что испугался. — Ничего особенного.
Не сказав ни слова, он ушел в дом. Я-то ничего не имел в виду, так просто ляпнул, и все, но это предупреждение дало удивительные результаты. Отец вдруг стал со мной добрым и ласковым. В общем-то, я его вполне понимал. Мама ведь из-за «сынули» совсем голову потеряла. Даже во время обеда она, бывало, вскакивала из-за стола и с блаженной улыбкой гугукала в колыбельку и отцу велела делать то же самое. Отец в такие минуты всегда слушался ее, но лицо у него было такое удивленное, что он, наверное, совсем не понимал, чего от него хотят. Он жаловался, что «сынуля» плачет по ночам, но мама только сердилась — мол, если он и плачет, значит, ему что-то нужно. Чистой воды выдумки, ничего ему не было нужно, просто кричал, потому что не хотел лежать один. На маму было жалко смотреть — неужели ей невдомек такие простые вещи? А отец, хоть мы с ним и воевали, все же соображал, что к чему. Он видел «сынулю» насквозь и понимал, что у меня его фокусы тоже вот где сидят.
Как-то ночью я в испуге проснулся — рядом со мной кто-то лежал. В первую секунду у меня мелькнула безумная мысль — это мама, наконец-то она одумалась и бросила отца навеки, но я тут же услышал, как в соседней комнате разоряется «сынуля», а мама причитает: «Ты мой милый, ты мой хороший…», и сразу понял — это не она. Это был отец. Он лежал рядом с открытыми глазами, тяжело дышал и, кажется, был свиреп, как тигр.
Потом до меня дошло, отчего он так рассвирепел. Пришла его очередь. Он выселил из большой кровати меня, а теперь выселили его самого. Мама не считалась ни с кем, только с этим вреднющим сосунком, «сынулей». Мне стало жаль отца. Я сам прошел через это, к тому же с младенчества был человеком великодушным. Я стал гладить его и приговаривать: «Ты мой милый, ты мой хороший…» Он ответил не очень-то впопад.
— Ты тоже, что ли, не спишь? — проворчал он.
— Да ладно, давай лучше обними меня поудобнее, — предложил я, и он, в общем-то, меня послушался. Обнял. С некоторой опаской, так я бы сказал. Оказалось, он очень худой, но все-таки это было лучше, чем ничего.
