— Ты не должен брать папины игрушки без его разрешения, Лэрри, — строго сказала она. — Папа же твои не берет.
Тут отец почему-то посмотрел на нее так, словно она его ударила, и, скривившись, отвернулся.
— Это не игрушки, — проворчал он, глядя в коробку — все ли там на месте. — Среди этих вещей много редкого и ценного.
Но время шло, и я видел — битву за маму выигрывает все-таки он. Самое обидное — я никак не мог понять почему. Он уступал мне по всем статьям. Неправильно выговаривал слова, чавкал за едой. Одно время я думал, что его козырь — это газеты, и сам стал сочинять новости и рассказывать их маме. Потом я решил, что все дело в курении, которое лично мне нравилось, и, взяв его трубку, я стал ходить с ней по дому и слюнявить ее, пока отец меня не застукал. Я даже пытался чавкать за едой, но мама только сказала, что я не умею вести себя за столом. В конце концов я временно сложил оружие.
Но я не сдался, а просто решил выждать. Как-то вечером он так разболтался с мамой, что у меня уши чуть не завяли — тут-то я ему и выдал.
— Мамочка, — начал я, — знаешь, что я сделаю, когда вырасту?
— Нет, милый, — откликнулась она. — И что же?
— Я женюсь на тебе, — спокойно заявил я.
Отец загоготал в полный голос — не принял меня всерьез. Здорово он умеет притворяться! А мама, несмотря ни на что, моим словам обрадовалась. Наверное, ей было приятно узнать, что в один прекрасный день она освободится из отцовских пут.
— Вот будет чудесно, да? — с улыбкой спросила она.
— Очень даже чудесно, — подтвердил я. — И мы купим много-много младенцев.
— Чудесно, милый, — погладила она меня по голове. — Наверное, один у нас появится очень скоро, и тогда тебе будет веселее.
Тут я чуть не запрыгал от радости: это значит, что хоть мама и потакает отцу, мои интересы она тоже не забывает. Да и Джини мы сразу нос утрем.
Но радовался я напрасно. Прежде всего мама стала какой-то жутко озабоченной — наверное, все думала, где взять семнадцать с половиной фунтов, — и хотя отец стал приходить домой позже, я на этом деле ничего не выиграл. Она перестала брать меня на прогулку, чуть что — сразу вспыхивала, как спичка, и шлепала меня по поводу и без повода. Иногда я даже думал: вот, накликал младенца на свою голову! Только и делаю, что сам себе порчу жизнь!..
Уж накликал так накликал! Я невзлюбил его с первой же минуты. Он даже появиться не мог тихо — когда его принесли, орал так, что стены дрожали. Ребенок был трудный донельзя — мне, во всяком случае, так всегда казалось — и требовал к себе уйму внимания. Мама совсем на нем помешалась и бежала по первому его зову, даже когда он явно работал на публику. Она говорила, что мне с ним будет веселее. Ничего себе, веселее! Он целый день спал, а я должен был ходить вокруг дома на цыпочках, чтобы, не дай бог, его не разбудить. Насчет того, чтобы не будить отца, разговоров больше не было. Теперь я жил под новым Девизом: «Не разбуди сынулю!» Я не мог понять, почему этот изверг должен спать круглые сутки? И как только мама отворачивалась, я будил его. Иногда я даже щипал его, чтобы он не заснул. Как-то раз мама поймала меня, и мне досталось на орехи.
