Трофимов старательно затушил цигарку и, спустившись с крыльца, направился в огород. Всегда делалось хорошо на душе, и неважно, утром это было или вечером, дышалось как-то легко, когда шагал среди зелени и в лицо били запахи созревающих овощей, малины, яблок. Но сейчас он шел по огороду и ничего не замечал: голову его сверлили другие мысли. Он в доме старший, он в ответе за внучку, за старуху, а вот теперь и за этого раненого бойца. Никогда в жизни он с такой силой не ощущал это тяжкое бремя ответственности. Не заделать ли досками окно в горнице, чтоб не привлекало внимания? А может, не надо? Если что — вылезет в окно, уйдет огородами… Утопая в рыхлых бороздах картофеля, он повернул к дому, облокотился на его теплую бревенчатую стену, посмотрел зачем-то вверх, на крытую соломой крышу. С конька свисала веревка, оставленная еще с тех времен, когда покрывали крышу. Зачем оставили — непонятно. Не покажется ли кому-то подозрительной эта веревка?
Когда Трофимов взялся за ее конец, на крыльце обозначилась фигура бабушки Марьи.
— Что там у тебя?
— Ничего. Веревка болтается, подобрать надо, — ответил он.
Бабушка Марья заковыляла с крыльца, подошла ближе.
— Ну как там? Спокойно? — спросил старик.
— Где?
— Где-где! Не понимаешь?! — вспылил Трофимов.
— Кажись, уснул, — сказала она. — Полегчало, может…
— Ну ладно. Нам тоже пора, — буркнул он невнятно, продолжая держаться за веревку.
Он свернул болтающийся конец ее в кольцо и попытался закинуть на крышу. Не добившись результата, положил на землю. Решил, что утром обрежет конец ножом.
— Ложись спать, — приказал он старухе, продолжавшей топтаться рядом, и, пощупав в кармане кисет, вышел из огорода в проулок, а оттуда на улицу, пересек ее, поглядывая по сторонам, и направился к избе, которая стояла в глубине, за широким густым палисадником.
Едва он открыл калитку, как навстречу ему из зеленых зарослей поднялся со скамейки седой старик в белой, расстегнутой на груди косоворотке.
— Дежуришь, Михалыч? — сказал Трофимов, присаживаясь рядом. — А где ваши?
— Кто где, — махнул рукой Михалыч. — Девчонки у соседей. А старуха богу молится.
— У бога защиты просит?
Михалыч не ответил. Было слышно, как неподалеку кто-то гремел колодезным ведром, как у соседей плакал ребенок. Со всех сторон палисадник обступала мягкая, липучая тьма.
— В Новотроицке, слышь, немцы, — тихо проговорил Михалыч.
— В Новотроицке?
— Да.
Трофимов возился с цигаркой. Свернул наконец толщиной с палец и, когда откашлялся после первой затяжки, спросил:
